С другой стороны, я не хотел попасть в сомнительную дешевую гостиницу. Придя туда без багажа и будучи очевидным иностранцем, я мог возбудить подозрение хозяина и рисковал закончить свое пребывание разговором с любезным, но любознательным агентом французской полиции.

Мне пришла в голову веселая мысль: лучше начать с разговора с полицией. Вернувшись к вокзалу, я начал искать жандарма. Он стоял на небольшом островке посреди бурного течения улицы, молчаливый, непроницаемый и, видимо, угнетенный чувством своего огромного значения. Я перешел улицу и на лучшем своем французском языке (у меня была француженка гувернантка) спросил его, не может ли он указать мне тихий и приличный отель.

Не поворачивая головы или других частей своей массивной фигуры, он осмотрел меня с головы до ног и обратно.

– Мосье англичанин, – определил он.

Я подтвердил справедливость его догадки, удивляясь про себя, как он мог отличить меня от немца, шведа, датчанина, швейцарца, норвежца или голландца.

– Отель «Нормандия», улица де л’Эшель, – безапелляционно заявил он.

– Как туда попасть, мосье? – спросил я.

– Извозчик! – ответил он быстро и сухо. Всевидящее око отвратилось от меня и углубилось в реку уличного движения. Внезапно поднялась рука в белой перчатке, и к нам подъехала пролетка, управляемая каким-то джентльменом в нескольких плащах, с лицом, не похожим на лицо трезвенника.

– «Нормандия», рю де л’Эшель, – произнес жандарм, отдавая мне честь в ответ на мою благодарность.

Я наслаждался улицами Парижа в смешанном освещении заката и зажигаемого электричества, но сердце мое упало, когда пролетка остановилась перед небольшим, роскошно выглядевшим отелем.

Делать нечего, судьба направила меня сюда, и здесь я остановлюсь.

Я постарался выглядеть беспечным и веселым, чтобы замаскировать отсутствие у меня багажа. Войдя в вестибюль, и легкомысленно ответив на поклон солидного швейцара, я прошел прямо вглубь, минуя лестницу и двери в ресторан. Впереди я увидел бюро гостиницы.

Сидевшая за конторкой хорошенькая девушка бойко разговаривала на настоящем американском языке с настоящим американцем.

Это было удачей, по-английски я сумею лучше изъясниться, нежели на своем педантичном и слишком осторожном французском языке.

Стоя рядом, я старался выглядеть эксцентричным иностранцем, гуляющим без трости и перчаток, специально ради того, чтобы иметь возможность ходить с руками в карманах.

Я ждал, пока этот сын дальнего Запада с квадратными плечами, острым лицом, тупыми носками сапог и штанами мешком, громко разговаривал с девицей, улыбавшейся ему, и жевал великолепную жевательную резинку Менгля или какое-либо другое не менее тягучее и не более съедобное вещество.

Наконец он взял свой ключ и ушел. Тогда я повернулся к девице.

– Так, – сказал я. – Значит вы воспитывались в Балтиморе, – мой голос звучал неподдельным восторгом. – Нет, дорогая, разве Балтимора не самое потрясающее место в мире? Самые лучшие пироги и самые хорошенькие девушки в Америке!

– Всевышний! – ответила она. – Вы знаете Балтимору? Не может быть!

– Знаю ли я Балтимору! – воскликнул я и, из вполне понятных соображений, ограничился этим восклицанием.

– У вас здесь много англичан и американцев, – предположил я. – Отельное начальство имеет счастье держать в конторе такую очаровательную леди, как вы. По-французски, наверное, говорите, как парижанка?

– Могу, – улыбнулась она. – Мы все говорим на добром американском языке. Конечно, здесь пасется куча наших и немало британцев: лакеи помогают, когда их французский язык недостаточен для заказа сложного коктейля.

Она засмеялась коротко и весело.

– Блестяще, – сказал я, – я хочу разбить здесь мой вигвам. Просто переночевать две ночи. У меня дома все вверх ногами (я был недалек от истины). Кровать и завтрак. Есть пустое логово?

– Несомненно, – ответила моя прекрасная собеседница и, взглянув на доску, добавила: третий этаж, восемнадцать франков. Если без завтрака, то четырнадцать.

– Идет.

Она сняла ключ и передала мне со словами:

– Двести двадцать два. Зеленый клоп из лифта проведет.

– Я без хлама, – заявил я и вынул из кармана все мое состояние, желая показать, что охотнее плачу вперед.

– Чепуха, – сказала девица, и я понял, что внушаю доверие.

В большой отельной книге я расписался: «Смит», оставив мое имя «Джон«, чтобы иметь хоть что-нибудь неизменное в этом головокружительном и не совсем реальном мире.

– Пожалуй, отправлюсь в мои владения, – сказал я с самой очаровательной улыбкой, повернулся и быстро пошел к лифту, надеясь, что она не пошлет швейцара за моим несуществующим сундуком.

Мальчик из лифта провел меня к двери моей комнаты. Я вошел в нее и заперся. Чем меньше меня будут видеть внизу, тем меньше будет заметно отсутствие у меня багажа и вечернего костюма.

Потом мне пришло в голову выйти и купить себе пижаму. Если я разложу ее на подушке и запру шкаф, то прислуга, когда придет стелить постель, сочтет, что все в порядке.

Мне надо избегать отельного ресторана, где в моем пиджачном костюме я, несомненно, обращу на себя внимание всей этой разодетой по-вечернему толпы. При известной осторожности можно было надеяться, что моя жизнь в ближайшее время не будет подвергаться непосредственной опасности.

Я решил идти сразу за пижамой и заодно подкрепиться где-нибудь обедом за два франка и стаканом простого (вероятно, даже слишком простого) красного вина. Помывшись в неудобном умывальнике, я спустился, сделал покупки и отлично поел в каком-то веселом кабачке, расположенном в конце улицы Риволи.

Потом я вернулся в свою роскошно меблированную и неуютную комнату и стал ожидать появления горничной. Тут мне пришло в голову, что я мог бы запереться и, когда она постучит, крикнуть, что я раздет. Таким образом, она не заметит отсутствия у меня вещей.

Однако утром мне все равно не удастся ее избежать, и тут пижама сослужит свою службу. Я не успел решить, стоит ли запираться, как вдруг дверь открылась и в комнату влетела горничная. Она сразу бросилась к кровати, на лету извинившись. Трудно себе представить более стремительное существо, чем эта французская горничная. Она совсем не была похожа на свои изображения в романах и на сцене. У нее были грубые черты лица и светлые волосы. Она была просто и некрасиво одета.

Завернув угол одеяла, она засунула под него мою пижаму и сразу исчезла. Когда я услышал, как она открыла дверь в соседнюю комнату, раньше, чем успела захлопнуться дверь в мою, я понял, что она слишком занята, чтобы размышлять о недостаточности моего гардероба, и сразу успокоился.

Было слишком рано, чтобы идти спать. Оставаться без дела в этой неприятной комнате я не мог, поэтому спустился вниз, прошел в курительную комнату и спрятался в углу за старым номером иллюстрированного журнала.

Я сидел и думал об Изабель, о Брендон-Аббасе и о моих братьях. Что-то будет завтра? Если я не узнаю, как завербоваться в Иностранный легион, то будет плохо. Необходимо завтра же выяснить этот вопрос.

Если бы я был не одним из действующих лиц во всей этой истории, а ее автором, я заставил бы прийти в эту комнату того самого молодого французского офицера, который своими рассказами привел меня сюда.

Я встал бы и, подойдя к нему, сказал бы следующее:

«Господин капитан меня, вероятно, не узнает».

«Помилуй Бог, – сказал бы он, – ведь вы молодой англичанин из Брендон-Аббаса».

Тогда я рассказал бы ему, что хочу служить под французскими знаменами, идти по его стопам, добиться славы, служа его великой родине, и так далее.

«Идите со мной, и все будет в порядке», – сказал бы он.

К сожалению, он не пришел.

Сидевшие в курительной комнате люди мало-помалу расходились. Чувствуя непреодолимое желание зевать, я встал и нехотя пошел к себе.

Засыпая, я старался вспомнить фамилию этого французского офицера и не мог.

Следующий день был воскресеньем, и я провел его, тоскливо слоняясь из своей комнаты в курительную и обратно.