На время это письмо заслонило для меня все остальное, даже Изабель.

Мне до сих пор не приходило в голову, что Дигби сбежал. Неужели то, о чем он пишет, правда? Неужели он действительно украл «Голубую Воду», и только бегство Майкла, принявшего на себя его вину, заставило его сознаться?

Может быть, Дигби, думая, что Майкл действительно виноват, бежал, чтобы отвлечь от Майкла подозрение и затруднить погоню за ним?

Нет, оба эти предположения бессмысленны. Вернее всего он, как и Майкл, подозревая кого-то из нас, оставшихся, бежал, чтобы отвлечь от нас внимание.

Но кого же подозревали Майкл и Дигби? Очевидно, Клодию или меня. И тут вдруг меня поразила новая мысль. Эта мысль была внезапна и мучительна: если они сломали свою жизнь ради того, чтобы защитить Клодию и меня от подозрений, я обязан сделать то же самое.

Надо уверить всех в том, что вором был один из Джестов. Ведь если какой-нибудь сыщик начнет разбирать это дело, то он сможет заподозрить даже Изабель. Для нас ее заявление о том, что она в темноте схватила за руку Огастеса, было окончательным доказательством непричастности обоих к краже. Сыщику оно, вероятно, покажется сговором между ними и целью доказать свою невиновность. Особенно, если он узнает о том, когда Изабель это рассказала и как держался Огастес, узнав об этом.

Тем больше оснований для меня поступить так же, как мои братья. Очевидно, что, если трое братьев сбежали из дома своей родственницы, сговор мог существовать только между ними и очевидно, что те, кто остался дома, в этом деле неповинны.

«Довольно двух, чтобы нести позор», – прозвучал во мне голос. Это был голос трусости.

«Почему только двое будут нести позор и защищать тебя и Изабель?» – это был голос чести, и я послушался его.

Я не мог оставаться здесь, зная, что мой Капитан и мой Лейтенант находятся в изгнании. Я не мог наслаждаться жизнью, в то время как они терпят лишения и подвергаются опасности. Против этого восставало мое воспитание. Вероятно, через две минуты по прочтении письма Дигби я уже принял решение. Оставалось только решить, куда мне ехать и говорить ли об этом Изабель.

Куда ехать? Этот вопрос для меня решился автоматически: я вспомнил о французском Иностранном легионе.

Ярче всех картин детства передо мной вставала одна. Мы сидели на лужайке вокруг блестящего французского офицера, рассказывавшего нам захватывающие истории об Алжире, Марокко и Сахаре. Он говорил о спаги, тюркосах, зуавах и солдатах Иностранного легиона. Это были рассказы о романтике боя и похода, и после них Майкл заявил:

– Я пойду в Иностранный легион, когда закончу Итон…

И я вспомнил, как Дигби и я приветствовали этот план.

Может быть, Майкл вспомнил об этом и сейчас уже находится на пути в Алжир? Может быть, он решил на военном поприще прославить свое новое вымышленное имя? Это было бы похоже на него.

А Дигби? У него, наверное, мелькнула та же мысль, и он последовал за Майклом. Это было бы так похоже на Дигби.

А я? Последую ли я за моими братьями, не спрашивая, куда они меня ведут, и стараясь делать то, что делают они, только для того, чтобы заслужить их одобрение? Это было бы так похоже на меня.

Трое романтически настроенных идиотов. Теперь эта мысль вызывает во мне улыбку. Конечно, идиоты, но какие замечательные идиоты: с воображением и с обостренным чувством чести.

В качестве компенсации за меньшую одаренность воображением, блестящей храбростью и другими способностями, в изобилии имевшими у моих старших братьев, природа наделила меня большей осторожностью. Я был таким же неисправимым романтиком, как мои братья, но, несмотря на весь мой романтизм, был методичен и настойчив. Физически я, пожалуй, был даже сильнее них. Решив разделить их судьбу и найти их, если сумею, я сразу же начал обдумывать все подробности предстоящих мне дел.

Я лучше думаю в потемках, поэтому, бросив письмо Дигби в огонь и выбив золу из трубки, я поднялся в свою комнату и лег на постель. Разлука с Изабель была самым страшным из всех последствий моего решения. Потерять ее, едва успев найти! Как ни странно, но именно из-за любви к Изабель я сумел от нее уйти.

Эта любовь сделала меня сильнее и лучше. Я стал на голову выше самого себя. Я покажу ей, моей возлюбленной, что я тоже способен пожертвовать собой. Разлука, конечно, будет для меня невыносимым страданием… но горечь такого страдания так радостна сердцу романтика.

Кроме того, практическая половина моего существа напомнила мне, что нам вместе нет сорока лет, что мы несамостоятельны и что денег у нас нет. Значит, думать о скором браке не приходилось. Пока я мог только мечтать о ней, но потом, загорелый и украшенный орденами, завоевавший себе место в жизни, я вернусь за ней и поведу ее, мою любовь и гордость… Так думал я, двадцатилетний романтик. Хороший возраст – двадцать лет!

Рассказать ли ей, что я собираюсь делать, и провести с ней последний, сладостный и страшный час или просто послать ей письмо? К чести моей, этот вопрос я разрешил, руководствуясь только ее интересами.

В письме можно будет написать, что наша разлука будет только временной, не более страшной, чем та, которая неизбежно должна была последовать при моем отъезде в Оксфорд. При встрече же с ней я не сумею скрыть свое отчаяние, и оно сделает неубедительным все мои слова. Я знал, что буду целовать ее так, как будто больше никогда ее не увижу. Так, как будто иду на казнь. Нет, лучше написать. Вопрос был решен. Откуда достать деньги, чтобы добраться до Парижа и просуществовать там несколько дней? На это нужно было около десяти фунтов.

Мои часы, запонки, портсигар и золотой карандаш стоили больше. До Лондона денег у меня достаточно, а там я сумею все реализовать.

Утром я позавтракаю со всеми, а потом спокойно пойду пешком на станцию. Оттуда поездом в одиннадцать сорок пять поеду через Эксетер на Лондон. В Лондоне буду около трех. На следующий день уеду во Францию, и к вечеру буду в Париже. Переночую в отеле и, по возможности, на следующий же день сделаюсь французским солдатом.

Что бы ни делали мои братья, я обязан следовать их примеру. Я так же, как и они, постараюсь возможно убедительнее сыграть роль испуганного вора, бегущего от руки правосудия и гнева родственников.

Если я найду Майкла и Дигби в легионе, то ни о чем не буду жалеть… Разлука с Изабель, – но ведь эта разлука нам необходима, мне нужно завоевать себе положение, чтобы жениться на ней.

Я, кажется, стал уже главнокомандующим французскими войсками в Алжире и командором Большого креста Почетного легиона, когда внезапно уснул.

Я проснулся в самом превосходном настроении. Изабель любит меня, и передо мной открыта дорога к подвигам и приключениям. Я был охвачен романтическим пафосом.

Дэвид принес горячую воду. Он приветствовал меня теми же словами, что всегда: «Половина восьмого, сэр. Сегодня будет прекрасное утро (иногда он добавлял: «когда разойдется туман» или «кончится дождь» и т п.).

Одевшись, я уложил в маленький чемодан немного белья, бритвенный прибор и щетки. Потом спустился в курительную комнату и после нескольких неудачных набросков написал Изабель: