Она кинулась к нему в объятия.

– Пап, наш дом… – Она не плакала, бля-будет, если заплачет…

– Со мной сегодня не переночуешь? А Исайя тебя утром заберет?

Эктор был прав, признала она впоследствии, она была готова отправиться с ним и найти Френези.

– Я тебя люблю, пап. Но тут незавершенка. – Они лежали на шконках в эксцентричном кэмпере Трента, прислушиваясь к туманным горнам ниже по реке.

– Да ты Ящиком долбанута больше Эктора, если надеешься, что мы с твоей мамой опять когда-нибудь сойдемся.

– Все время так говоришь. Но на моем месте ты б не сделал то же самое?

Он терпеть не мог такие вопросы. Он не она. От нее ему становилось так старо и замаранно.

– Может на самом деле ты просто из дома удрать хочешь.

– У-ху?

Справедливо.

– Ну, момент удачный, птушта дома, похоже, больше нет, тока этот вот смёрфмобильчик.

– Ты знал, что оно так случится? Когда-нибудь? Знал, правда же.

Зойд хмыркнул.

– Ну – полагался договор.

– Когда?

– Ты еще маленькая была.

– Ага и ты поэтому так больше и не женился, это в договоре твоем тоже прописали, и что мне мамы никогда не полагалось…

– Эй, полегче, Вояка, с кем мне было сходиться, кто все те дамочки, что мне в двери постоянно ломились? Тапсия? Элвисса? Не важно? Чтоб только ты могла говорить, что у тебя какая-никакая мама имеется?

– Но ты ж на свиданки ходишь только, прости, но в натуре, со вторым сортом по части семейных навыков, девок снимаешь, только когда у них приступы обжорства в автокафе «Полярный круг», девок из этих жутких полуночных клубов, у кого гардероб типа тотально черный, девок, которые жалятся сиропом от кашля со своими молчелами на моцыках, и зовут их Рррьягх – вообще-то многих я в школе вижу каждый день? Знаешь, что я думаю? – Она скатилась со своей нижней шконки, встала и посмотрела ему в лицо, ровно. – Что, договор там или не договор, ты, должно быть, всегда любил мою маму, так сильно, что если не будет ее, никого вообще не будет.

Нет, в договоре этого не прописывали. От ясности ее взгляда ему стало мошенственно и потерянно. Только примерно это он и смог выдавить:

– Ничёссе. Ты считаешь, я впрямь полоумный, а?

– Нет, нет… – поспешно, голова лишь на миг поникла, – пап, мне в точности так же, в смысле… что она для меня только одна. – После чего отбросив назад волосы, опять подняв на него взгляд, упрямый, еще бы, Френезиных синих глаз. Быть может, миг требовал от него обнять ее, но ее реплики, ныне уже знакомые, о роли малолеток в его эмоциональной жизни предупреждали, что на сей раз, наверное, лучше бы сдержаться, даже теперь, когда ему самому так нужно обняться хоть как-нибудь – лишь кивнуть вместо этого и напустить компетентный вид, назвать ее Воякой, может, ткнуть кулаком в плечо для поддержки боевого духа… но как бы то ни было, придется лежать тут, в полутора футах над нею, и пусть она сама отыскивает свою тропу ко сну и сама по ней убредает.

Наутро, полное болотных птиц, сигаретного дыма и телевизионного аудио, по двум песчаным колеям подъездной дороги прикатил Официальный Фургон «Билли Блёва и Рвотонов», со скрупулезной крышесносной киберубойной графикой по всей наружности и кольцом приваренных друг к другу миниатюрных железных черепов вместо баранки, за которой сидел Исайя Два-Четыре. За пузырями синеватых окон расцветали другие лица, потусклей. У Зойда не было отчетливого понятия, во что именно пускается Прерия, ему было беспомощно, он даже не знал, не пропустил ли чего-то вчера ночью, и она уезжает от него навсегда. Связь договорились держать через Сашу Вратс, бывшую Зойдову тещу, жившую в Л.А.

– К дяде на поруки не загреми, старый торчила, – сказала Прерия.

– Ноги лишний раз не раздвигай, – ответил он, – фифа малолетняя. – Кто-то сунул кассету «Фашистского Носкаина», 300 ватт звукового апокалипсиса, в фургонную магнитолу, Исайя галантно передал Прерию в жутчайшее фуксиево-оббитое нутро своего колесного притона для оргий, где она тут же стала неразличима среди несчитываемого узора «Рвотонов» и их подружек, и быстро, дугою неожиданно изящной, они все вывернули наружу, набрали оборотов, врубились и, как машина времени, стартующая в будущее, для Зойда навсегда слишком преждевременно, громом покатили прочь по тощей, тучесплюснутой полосе.

Но перед самым отъездом Зойд сунул Прерии странную японскую деловую карточку, или, как ее кое-кто назвал бы, амулет, к которому, как водится, подозрительная ко всему, что может означать дела, не оконченные еще со стародавних хиппейских времен, девочка поначалу и прикасалась с большой неохотой. Зойду визитка досталась много лет назад, в обмен на услугу. В ту пору он лабал на гавайских круизах в «Авиалиниях Кахуна», вне расписаний летавших с Восточно-Имперского терминала «ЛАКСа», а на халтуру эту он наткнулся в бурные последние дни своего брака, совершая еще одну отчаянную попытку, на сей раз транстихоокеанскую, спасти отношения, как он это рассматривал, либо, как это рассматривала она, снова и снова нарушать ее частную жизнь, красноглазя в Гонолулу чартером на воздушном судне неведомой марки, кое было не только флагманом, но и всем воздушным флотом страны, о которой, до сего времени, он и слыхом не слыхивал. Если Френези и полуждала его, то не в том состоянии, в каком он прибывал, одержимый зудом, который он уже не контролировал: увидеть, как она проводит свои вечера.

– Я-то, мне нормально, – репетируя перед испятнанным и треснутым зеркалом самолетной уборной, шепча под гул турбин и скрип конструкций, – просто за тебя волнуюсь, Френези, – стоя там во множестве миль над великим океаном и корча самому себе рожи.

Поначалу-то мысль казалась офигенной, отличный передых для них обоих, в критический момент. Саша тоже там была, провожала ее на рейс, с Зойдом они передавали полусонную Прерию туда и сюда, с рук на руки, будто репетиция грядущих договоренностей. То был редкий миг сотрудничества между свойственниками, в их взаимном неудобстве, Саша никогда толком не понимала про Зойда, вместо чего довольствовалась рефлекторным покачиванием головы, когда б ни встретились, со смущенным смешком, похоже, означавшим: «Ты настолько не пара моей дочери, что и сам бы давно понял, и забавлять тебя это должно так же, как и меня, – мы же взрослые люди, чего б нам и не хихикнуть, правда же, Зойд». Но выпало им оказаться, как ни поразительно, по одну сторону закона, в конечном итоге, что означало никаких опекунских баталий никогда, ибо они оба со временем поняли: ни один судья не станет тратить время на решение, у кого задок позорней – если выбор между пожизненно красной бабушкой и папой-дуремаром, Прерия окажется под опекой суда, а не вопрос, что этого они допустить никак не могли. Нравится или нет, они будут вынуждены, придется, хотя бы время от времени, свои жизни координировать друг с другом.

– Прям чувствую себя мужем Милдред Пирс, этим Бертом, – вот как Зойд описал свои внутренние ощущения Френези, наконец засекши ее в гигантском отеле «Темный океан», высящейся двугранной стене из 2048 номеров с идентичными ланаями, торчащими прямо в синь, и все лицом к Пацифике. Далеко внизу крохотные фигурки оседлывали завиток крохотного прибоя, загорали на пляже, бесились в крохотных ярчайше-аквамариновых бассейнах, вправленных в тропические рощи темной зелени.

С любого расстояния наблюдатель заметил бы, там и сям по огромному гнутому фасаду, публику на своих ланаях – она проветривалась на ветерке, поедала банкеты, подаваемые в номера, курила местный каннабис, еблась полуприлюдно.

– Ценю сравнение, Зойд, хотя, как видишь, я одна, да – вполне себе одна, не то чтоб симпатичных парней вокруг не было…

– Я не про съемных, иначе у нас бы этот мелкий меджусобойчик давно случился.

– О? И когда ж точно?

– А, не стоит.

– Минуточку, ты сюда врываешься…

– Ну да, и билет сам себе купил, – чуть не добавив: «Не мамочка моя за него платила», – но, видя, что на это она и рассчитывает, он пропустил волну неоседланной.