— Я думаю, что единственное, что мне не нравится, это секс с мужчинами, — кое-как выговорил я.

Раз уж я принял тот факт, что буду заниматься сексом за деньги, в общем-то, все становится возможным. Но спать с мужчинами — это перебор.

— О’кей, а теперь я расскажу тебе, как мы работаем, — промурлыкал мистер Хартли. — Мы даем тебе пейджер. Мы требуем, чтобы ты всегда носил его с собой, потому что наш бизнес — это первоочередный бизнес, — гордо ухмыльнулся он. — Когда мы позвоним тебе на пейджер, мы опять же требуем, чтобы ты немедленно перезвонил нам. Иногда работа будет срочной, иногда ты будешь получать уведомление за неделю. Когда ты звонишь нам, мы сообщаем тебе время, адрес, телефон, сумму и все необычные детали, которые тебе потребуется знать.

Если ты принял работу, ты обязан ее выполнить. Мы очень строги в этом вопросе. Если ты принял работу и не выполнил ее, тебе больше не позвонят. Алкоголь и наркотики строго запрещены. С тобой будут расплачиваться наличными на месте, нам клиент платит отдельно. Если ты договариваешься с клиентом еще об одной встрече, ты обязан сообщить нам.

Если ты нарушаешь правила, то сразу исключаешься из нашего списка. Все понятно? У тебя есть вопросы?

Я задумался на минуту:

— У меня только один вопрос — когда мне приступать?

* * *

Когда мне было семь, я получил задание написать сочинение на тему «Почему я люблю Америку?».

И вот что я написал: «Я люблю Америку потому, что она самая великая страна на Земле. В Америке вы можете делать все, что хотите, если вы уважаете закон. Президент Джонсон — великий президент. Губернатор Уоллес — великий губернатор, и я очень его уважаю. Я люблю Америку потому, что каждый свободен уважать другого и любой человек может стать президентом. Я уважаю своих учителей и своих родителей. Я уважаю Алабаму. И я люблю ее».

* * *

Напротив меня сидит парень, который выглядит так, будто у него классный член. Это вид, который я тоже должен выработать. Нечто вроде «пошли-вы-все-к-черту и посмотрите-как-классно-я-выгляжу». Пока секретарша выдавала мне пейджер, я изучал потенциального соперника, сидящего в зале ожидания «Голливудского агентства по найму»: черные волосы, черная кожа, черная футболка, черные трусы, черные глаза. Когда он посмотрел на меня, я улыбнулся ему. Он не улыбнулся в ответ. Я делаю заметку в уме: не улыбаться слишком много. Когда ты не улыбаешься, ты выглядишь так, будто твой пенис больше, чем есть на самом деле.

На первый взгляд парень кажется старым. Трудно определить, сколько лет ему в действительности: тридцать, сорок, пятьдесят или шестьдесят? Все они одного возраста для меня. Я хорошо различаю только действительно старых и тех, кто уже на пороге смерти. Но краем глаза я продолжаю изучать. И внезапно понимаю, что он не старый. Он приблизительно моего возраста. Его старость — это просто состояние души.

— Мистер Хартли встретится с вами сейчас, — обращается к нему секретарша.

Он не улыбается. Он не улыбается. Мне тоже надо перестать улыбаться.

Я смотрю на этого мужчину-ребенка, который, без сомнения, станет черной проституткой. Когда он встает, я замечаю, что этот старо-молодой парень, по меньшей мере, на голову выше меня. Может, это моя фантазия, но я клянусь, что видел его член, выпирающий из чересчур обтягивающих брюк. И я внезапно почувствовал шок и зависть.

Разглядывая этого проходящего мимо чернокожего супермена, я понял, что должен быть таким, как он. Таким же легким, таким же тяжелым, голодным и сытым, таким горячим и таким холодным.

Теперь я понял, что моя фирменная павлинья походка была абсолютным убожеством… Так что, покинув агентство, я зашагал совершенно по-другому — походкой накачанного подростка с ракетой в штанах и глыбой угля в цыплячьем сердце.

* * *

Однажды, когда мне было три года, в доме царило волнение, потому что вечером должны были прийти гости. Нас с младшим братом нарядили в белые накрахмаленные рубашки, шорты с голубыми подтяжками и белые носочки. Наши волосы были причесаны, лица умыты, а туфли сияли чистотой. Мать сделала более высокий начес, чем обычно. У нее обострился псориаз, и она пыталась скрыть некрасивые пятна под прической.

Мой отец ежеминутно шутил, а из его легких с шумом вырывался сигаретный дым, будто в его голове внеурочно работала фабрика.

Сейчас моя очередь вставать и петь для гостей и я вспоминаю «Музыканта». Большие лица зрителей окружают меня влажным теплом, пока я пою и танцую.

Слово за словом, нота за нотой, как на пластинке, — трехлетний Янки Дудль показывает весь свой репертуар. Гости улыбаются, смеются и хлопают, а мои мама с папой сияют, как лучезарная Америка.

* * *

Я сидел на уроке экзистенциализма, пытаясь слушать сестру Тиффани, объясняющую, как мы можем заставить свою жизнь стать такой, какой хотим ее видеть.

Она учила нас этому на основе мифа о Сизифе. Однажды Сизиф сделал какую-то гадость богам, за что его послали тащить огромный камень на какую-то здоровенную гору. Он был обречен делать это каждый день, до конца жизни. Только, когда он затаскивал его наверх, тот скатывался, превращая его бесполезный труд в неизбывное наказание.

В мои семнадцать мне нравилось думать об этом. Я хотел найти наслаждение в своем страдании. Но сегодня мне трудно было сосредоточиться. Все, что я чувствовал, это пейджер в кармане, огромный, как пульт от гаражной двери. Лежащее в кармане приглашение в ад. Я хочу, чтобы он загудел. Я надеюсь, что он никогда не загудит.

Сестра Тиффани вернула мои мысли обратно в класс. У этой женщины поразительный ум — глубокий и цепкий. Неудивительно, что католическая церковь дала ей от ворот поворот.

Действительно ли я могу сделать свою жизнь такой, какой хочу? Почему-то я почувствовал себя попавшим в ножницы между своим членом и встречей, которой я лихорадочно боюсь.

А потом я посмотрел на Кристи. Мне это помогало — просто смотреть на нее. Она была такая маленькая, с носиком-пуговкой и большими голубыми глазами, сверкающими из-под волнистых каштановых волос. Когда я любовался ею, я мысленно обнадеживал себя: «Эй, может, я и свободен, в конце концов». Я проводил ее из класса. Она так улыбнулась мне один раз на уроке, что я был уверен — она хочет заняться со мной сексом. Похоже, я начал думать, что все только и мечтают заняться со мной сексом.

Она сидит на зеленой скамейке. В лучах голливудского солнца она выглядит, как на импрессионистском рисунке. Может, я смогу заставить ее влюбиться в меня. Может, я смогу пойти с ней. А она познакомит меня со своими родителями. Я помогу ей достичь женского оргазма.

Я остановил поток своих мыслей и выдохнул воздух. Я хотел Кристи так же, как когда-то хотел цыпленка из мусорного контейнера. Я жаждал ее.

А вообще, я стоял рядом с ней, строя из себя крутого и старясь не выдать, что у меня душа в пятках. В этом был весь я — профессиональный любовник, испуганный девочкой Кристи.

И вдруг она почувствовала, что кто-то стоит рядом, и открывала глаза.

Долгий взгляд, в котором я не смог прочитать — хочет ли меня Кристи или хочет, чтобы я свалил. И, кажется, она наслаждалась происходящим.

— Привет… — наконец-то улыбнулась Кристи.

— Привет, — улыбнулся я в ответ.

— Как дела? — спросила она.

— Я чувствую себя невероятно экзистенциальным, — сказал я, впервые разговаривая с девушкой, которая не была ни клиенткой, ни монахиней.

— Да, эти монашки бьют по заднице, — засмеялась она.

— Ладно, раз уж моей заднице суждено быть битой, то пусть это сделает монашка, — присаживаясь, проговорил я.

Это было так естественно. И я не думал о своей заднице. Или пейджере. Или матери.

— Я жду, что они однажды просто влетят в класс. Я сразу изменюсь, клянусь богом, — слегка флиртовала со мной Кристи.