Целых две недели не было писем. Ромкина мать в волнении достала из почтового ящика долгожданный конверт с красным штемпелем, армейским треугольником. На конверте вверху крупными печатными буквами было выведено Ромкиной рукой: «Домой!»

«…пишу вам из города N, где я прохожу службу в хозвзводе. Довольно тяжело. Особо расписывать вам ничего не буду. Так как времени почти нет. Подняли нас среди ночи и отправили сюда. Вот она наша доблестная Российская армия. Самых здоровых направили в РМТО. Недавно двое «молодых» сбежали. В прежней части хорошо было, там «неуставных» вообще не было. Мам, видно не судьба мне нормально служить. Коллектив здесь не дружный, согнали из разных частей. «Деды» бешеные, дебильные какие-то. С ними даже офицеры боятся связываться.

Сегодня ночью приснился сон, как будто я маленький. Идет 1986 год, и я елку наряжаю с Денисом, он тоже маленький, я помню, у нас солдатики были пластмассовые, два набора. У него индейцы, а у меня – ковбои. Дениска своих в елке прятал, а я их искал. А еще, помню, робот был заводной, его заводили ключиком, и он ходил. Бывало, мы расставим солдатиков, а потом запускаем его, и он их топчет…»

Казарма. Ночь. Стоящий дневальный Костромин подремывал. В дальнем конце казармы на втором ярусе под одеялом после вечерней экзекуции горько всхлипывал кто-то из молодых солдат. У Ромки Самурского сон беспокойный, он постоянно ворочался. Зудело тело, покусанное вшами. Из каптерки доносились пьяные голоса. Там, за столом, покрытым газетой, на которой горы рыбной чешуи и обглоданных костей, базарили поддатые Тайсон, оба сержанта и «дедок» Филонов. Выспавшись за день, он выпивали и играли в карты.

– Во, телка! Вот с такими сиськами, вот с такими буферами! – осоловелый сержант Васякин широко развел руки. – Ей-богу, братва, не вру!

– Ну, ты, Вовчик, даешь! – покатывался Тайсон, слушая любовные похождения сослуживца. – Ну-ка, плесни пивка.

– Половой гигант! – давился от смеха третий собутыльник.

– Хватит ржать, бери карту!

Костромин находился «в отключке», когда во втором часу ночи из каптерки вывались гурьбой пьяный Антипов и его подручные. Один из сержантов, подкравшись, со всего маха влепил колодой засаленных карт задремавшему дневальному по носу.

– Спишь на посту, солобон, твою мать! Смотри у меня!

Костромин в испуге вытянулся в струнку. И тут же словно тростинка переломился пополам, получив кулаком поддых. На глаза от унижения и боли навернулись слезы.

– Мужики, тихо! Сейчас хохма будет!

Крепко поддатый Васякин, мотаясь из стороны в сторону, направился к спящему Ромке, нога которого желтой пяткой торчала из-под одеяла. Засунул солдату между пальцами несколько спичек и поджег. Ромка от нестерпимой боли с воплем вскочил, больно ударившись головой в железную сетку верхней койки. Казарма проснулась, зашевелилась, закашляла. Осоловевшие сержанты покатывались от смеха.

– Ты, че вопишь, шнурок! По рогам захотел? – угрожающе прошипел Тайсон, с трудом сдерживая смех, и с разворота ударил левой Ромку снизу в челюсть. Самурский от неожиданного удара завалился мешком в проход меж коек.

Один из лежащих «дедов» швырнул лежащему на полу Ромке свою «хэбэшку».

– Эй, Велосипед! Чтобы постирал! Вечером в «увал» пойду! Да, не забудь, новую подшиву!

– Сказано было, отбой! Марш на место! – сержант Васякин больно пнул лежащего на полу «первогодка» в задницу.

– Чего вылупились? Спать ссыкуны! Завтра у меня вешаться будете! – заорал Тайсон, прищуренными глазами свирепо озирая казарму.

На следующий вечер «деды» опять развлекались. Новеньких и «молодых» загнали на койки. Называлось это развлечение «дужки»: солдат, держась руками за спинку кровати и упираясь ногами в другую, повисал в воздухе. Если уставал и опускал ноги, его били ремнями и пряжками. Сбоку от Ромки сопел багровый от натуги «дух» Санька Мартынов, с его приличным весом выдержать такое испытание было проблематично и ему всегда здорово доставалось от мучителей.

– А тебе особое приглашение нужно? – сержант Васякин обернулся к Кольке Сайкину. Рядовой Сайкин, высокий крепкий парень, сидел на своей койке, игнорируя указания старослужащих.

– Да пошел ты в задницу со своим дебилизмом!

– Че? Че, ты сказал, чушок! Повтори! – сержант растерянно выпучил глаза, очевидно, не ожидал такого поворота.

– Что слышал! – отрезал Колька.

Сержант, ища поддержки, оглянулся на Тайсона. Тот с угрожающим видом отдернул одеяло и медленно поднялся с койки. Он в майке и трусах, шаркая тапками, как немощный дед, поплелся к каптерке и, проходя мимо солдата, бросил на ходу:

– Пойдем, чмурик, поворкуем по душам!

Тайсон с Сайкиным исчезли в каптерке, за ними проследовали торжествующие сержанты, предвкушая расправу над непокорным.

– Ты, что же, чмырь поганый, себе здесь позволяешь? Устава не знаешь? – начал, лениво позевывая, читать нотацию Тайсон и неожиданно с разворота нанес удар в лицо.

Сайкин, побледнев, отскочил и, сжав кулаки, принял боевую стойку.

– Ха! У нас, я вижу, каратист завелся! – не переставал куражиться позеленевший от злобы Антипов.

И тут один из сержантов сзади обрушил на Колькину голову табуретку.

Солдат, хватаясь за голову, со стоном опустился на пол. Сержанты и Тайсон остервенело стали пинать его ногами.

– Припухнул, чухан сопливый? Но ничего мы это быстро исправим. «Очки» будешь у меня чистить зубной щеткой, салага! Сегодня же ночью чтобы весь «автобан» выдраил до блеска!

Раннее утро. Тайсон, что есть силы, двинул ногой Ромкину койку, отвесил звонкую оплеуху спящему Костромину.

– Костромин! Самурский! Живо на кухню! – гаркнул он и, придвинув вплотную злое горбоносое лицо с пухлыми губами, угрожающе добавил. – Если пару банок сгущенки вечером не притараните, урою! Поняли, духи?!!

Солдаты, ежась в утренних сумерках от осенней прохлады, молча дошли до столовой. Там уже кипела работа: восемь заспанных «салаг», сидя вокруг бачка с очистками, чистили картошку, лук, морковь. Кому доставалась чистка моркови, пользуясь моментом, жрал ее от пуза, поглощая витамин А в больших количествах. Толстые недовольные поварихи, матерясь, гремели кастрюлями и давали указания находящимся в наряде солдатам. Пока Игорь Костромин с еще одним «молодым» помогал им взгромоздить баки с водой на плиту, Ромка присел в углу на отполированную до блеска солдатскими задницами лавку рядом с мусорным баком и с наслаждением затянулся сигаретой.

Вспомнилось, как на областном призывном пункте прощался с Димкой Коротковым, лучшим своим дружком. Тот попал в другую команду: за пятью парнями приехал «покупатель» из Ульяновска, коренастый, квадратный как шкаф, капитан из ВДВ в голубом берете, чудом державшимся на затылке. Димка несколько лет занимался в подростково-патриотическом клубе, у него за плечами было восемь прыжков с парашютом, и он мечтал стать «голубым беретом». Они крепко обнялись, прощаясь. Ромка провожал тоскливым взглядом группу ребят, которая еле поспевала за бравым капитаном-десантником. Вот и закончилось детство. Впереди – неизвестность.

У ворот Диман оглянулся и помахал на прощание рукой. Вместе с Димкой уходил и Никита, наивный деревенский пацан, с которым он познакомился на призывном пункте. Таким он и запомнился Ромке. Вихрастый, чуть ссутулившийся, нескладный, с сияющими глазами и детской улыбкой во всю ширь круглого лица. Больше они уже не встретятся никогда: Никита окажется в составе того разведвзвода ульяновских десантников, что погибнет через полтора года 27-го ноября в неравном бою с боевиками в ущелье Ботлих-Ведено.

Ромка погрустнел, больше никого из ребят знакомых не было. Был только из соседнего двора Колька Мастюгин, щуплый плюгавый прыщ, окончивший с отличием «кулинарный техникум».

«Этот уж точно пристроится, специальность есть, как-никак дипломированный повар. Неужели попаду с ним в одну команду, – тогда с горечью подумал Ромка. – А потом, когда вернусь, буду вспоминать боевых товарищей, и кого я назову? Этого, сопливого с заискивающими глазами урода, Кольку? Обидно, что рядом нет нормальных пацанов, старых надежных друзей».