Из более чем 104 тысяч, расстрелянных в 1921–1936 и в 1939–1953 годах, львиная часть приходится на время, когда во главе НКВД был Берия. В «вегетарианские» 20-е и первую половину 30-х годов число казненных по политическим мотивам вряд ли превышало 1–2 тыс. человек. Правда, сюда, очевидно, не входят жертвы коллективизации, в том числе расстрелянные при подавлении вызванных ей восстаний. Таких могло быть несколько десятков тысяч человек. Также и после войны, при Абакумове и Игнатьеве, число расстрелянных составило лишь несколько тысяч человек. Таким образом, число казненных в период пребывания Берии на посту наркома внутренних дел можно оценить немного меньше, чем 100 тыс. человек. Правда, необходимо заметить, что официальные цифры казненных в эти годы преуменьшены на несколько десятков тысяч. Так, согласно архивным данным, которые приводит историк М.И. Семиряга, в 1939–1940 годах были казнены по политическим мотивам только 4464 человека. Между тем, только в 1940 году были казнены почти 22 тысячи польских офицеров и гражданских лиц – представителей интеллигенции и имущих классов. Также вряд ли попали в официальную статистику тысячи политзаключенных, расстрелянных при эвакуации из тюрем в западных областях, подвергшихся германской оккупации. Эти расстрелы были санкционированы Берией. Так, только к 12 июля 1941 года в Львовской области «убыло по 1-й категории» (как мы помним, эвфемизм расстрела в документах НКВД) 2464 политзаключенных, в Дрогобычской области – 1101, в Станиславской области – 1000 человек, в Тарнопольской области – 674, и еще 18 были убиты «при попытке к бегству», в Ровенской области – 230, в Волынской области – 231, в Черновицкой области – 16, в Житомирской области – 47, в Киевской области – 125. Такова была картина на Украине. В Белоруссии из-за быстрого наступления немцев во многих тюрьмах никого из «политических» «оприходовать по 1-й категории» не успели. В своем рапорте от 3 сентября 1941 года заместитель начальника тюремного управления НКВД Белоруссии М.П. Опалев сообщал, что только политрук тюрьмы города Ошмяны Клименко и помощник уполномоченного Авдеев по своей инициативе успели расстрелять 30 человек, обвинявшихся в «контрреволюционных преступлениях», но вот зарыть трупы не успели, что было поставлено им в вину (следы преступлений старались замаскировать). Кроме того, начальник тюрьмы города Глубокое Приемышев расстрелял при движении пешим порядком 600 заключенных-поляков, которые будто бы кричали: «Да здравствует Гитлер!» Последнее кажется совершенно невероятным, учитывая как нелюбовь поляков к Гитлеру, так и то, что дело происходило в советском тылу. Вероятнее всего, Приемышев это выдумал, чтобы оправдать расстрел. Его арестовали, но член Военного совета Центрального фронта П.К. Пономаренко признал действия Приемышева правильными и из-под стражи освободил. По всей вероятности, кто-то из политических заключенных был расстрелян в тюрьмах Молодечно, Пинска, Полоцка, Витебска, Гомеля, Мозыря, Могилева и некоторых других городов, из которых узников удалось эвакуировать на восток. Однако данных о числе «убывших по 1-й категории» по этим тюрьмам нет.
Таким образом, только по тем украинским и белорусским тюрьмам, по которым имеется информация, число ликвидированных политзаключенных составляет более 6,5 тысяч. А ведь расстреливали несчастных зэков и в других областях и республиках, подвергшихся немецкой оккупации. Да и в 1939–1940 годах не попавшими в официальную цифру 786 тысяч расстрелянных могли оказаться не только 22 тысячи поляков, но и тысячи, если не десятки тысяч других жителей присоединенных к СССР территорий. С учетом этих недоучтенных жертв общее число уничтоженных при участии Берии, возможно, достигает 150 тысяч, а если добавить сюда погибших при депортации наказанных народов, – наверняка превышает 200 тысяч. Цифра солидная. Она меньше, чем у Ежова, и, вероятно, примерно такая же, как и у других тогдашних членов Политбюро. Как мы увидим дальше, решение о расстреле поляков в Катыни было коллективным. Можно предположить, что и другие решения о массовых казнях и депортациях Сталин заставлял подписывать и своих коллег по Политбюро, чтобы связать всех кровавой круговой порукой.
Добавим сюда, что только военнослужащих и только в судебном порядке за годы Великой Отечественной войны расстреляно почти 158 тыс. Сколько же человек были расстреляны без суда в боевой обстановке, неизвестно до сих пор. Сам Берия в письме из заключения членам Президиума ЦК КПСС упоминал о десятках тысячах военнослужащих, расстрелянных в 1941-м.
В целом «бериевская оттепель» не повлияла сколько-нибудь существенным образом на численность заключенных, в том числе и политических. Тем не менее освобождение нескольких тысяч уцелевших при Ежове представителей партийной и военной элиты отразилось в общественном сознании и породило миф о массовом освобождении политических из лагерей. На самом деле более или менее значительное количество освобожденных политических заключенных было лишь из тюрем, где сидели те, кому еще не успели вынести приговор. Отменять прежние судебные и внесудебные решения Сталин, за редкими исключениями, не позволил, чем и объясняется ограниченный характер «бериевской оттепели».
Придя на Лубянку, Берия не только освобождал тех, кого не успел расстрелять Ежов. Репрессии продолжались, хотя и с меньшей интенсивностью, чем при «железном наркоме». Еще будучи первым заместителем Ежова, Берия вел дело маршала В.К. Блюхера, обвиненного в участии в «военно-фашистском заговоре» и в шпионаже в пользу Японии. Если бы Сталин все-таки решил устроить в дальнейшем над Ежовым показательный процесс, то Блюхер представлялся идеальной кандидатурой в качестве одного из подсудимых: Василия Константиновича можно было обвинить в огульном избиении кадров ОКДВА, в чем маршал немало преуспел, наивно рассчитывая выкупить свою голову, над которой нависла смертельная опасность после бездарно проведенных боев у Хасана, чужими шеями.
Почти сразу же после ареста и еще до первых очных ставок Блюхера стали жестоко избивать. Маршал, сам отправивший на смерть Тухачевского, Якира и прочих, прекрасно понимал, что признание вины все равно не спасет от смертной казни. И чекисты сразу принялись за физическую обработку арестованного, зная, что добровольно признаваться в мнимых преступлениях по расстрельным статьям он ни за что не будет.
Соседом Блюхера по лубянской камере совсем не случайно оказался бывший начальник Управления НКВД по Свердловской области Д.М. Дмитриев (Плоткин) (расстреляли Дмитрия Матвеевича уже в бытность Берии наркомом, в марте 1939-го). После ареста в рамках исподволь начавшейся кампании по постепенной замене людей Ежова людьми Берии он выполнял малопочтенную роль «наседки» и уговаривал маршала во всем сознаться в призрачной надежде спасти собственную жизнь (разговоры в камере записывались на магнитофон). 26 октября Василий Константинович рассказывал Дмитриеву: «Физическое воздействие… Как будто ничего не болит, а фактически все болит. Вчера я разговаривал с Берия, очевидно, дальше будет разговор с Народным комиссаром». – «С Ежовым?» – переспросил Дмитриев. – «Да, – подтвердил Блюхер. И застонал: – Ой, не могу двигаться, чувство разбитости». – «Вы еще одну ночь покричите, и будет все замечательно», – то ли проявляя участие, то ли издеваясь, заметил чекист.
В тот же день дежурный предупредил Василия Константиновича: «Приготовьтесь к отъезду, через час вы поедете в Лефортово». – «С чего начинать?» – поинтересовался Блюхер. – «Вам товарищ Берия сказал, что от вас требуется, или поедете в Лефортово через час, – пригрозил дежурный. – «Вам объявлено? Да?»
Дмитриев участливо разъяснил Блюхеру: «Вопрос решен раньше. Решение было тогда, когда вас арестовали. Что было для того, чтобы вас арестовать? Большое количество показаний. Раз это было – нечего отрицать. Сейчас надо найти смягчающую обстановку. А вы ее утяжеляете тем, что идете в Лефортово…» – «Я же не шпионил», – оправдывался Блюхер, но у опытного чекиста подобный детский лепет вызвал лишь улыбку.
