царю-государю и служить по его указу. По этому письму Демьяна

Лазарь Баранович послал к государю Алексею Михайловичу

грамоту, сочиненную с чрезвычайно цветистою риторикою, какою

отличались все писания этого духовного мудреца своего века.

Смысл его послания к царю был таков: он просил пощады и

прощения козачеству и замечал, что <род сей (козаки) хотя

строптив, но с усердием работает, не щадя живота своего, если кому

служить захочет>. Это такой <род>, который более всего дорожит

свободою и <по нужде не воинствует>. Представляют тому пример

ляхи: пока им работали козаки, то ляхи под Хотином и в других

местах совершали славные дела, а когда ляхов оставило Войско

Запорожское, тогда ляхи в нищету пришли.

На это прошение последовала тотчас милостивая царская

грамота. Изъявлялось согласие государя принять в прежнюю милость

135

кающихся. Демьян Многогрешный, получивши через Лазаря Ба-

рановича в таком смысле ответ, писал архиепископу снова, что

козацкое войско благодарит за милость, но всетаки объявляет, что хочет быть в подданстве у московского государя не иначе, как на основании статей, составленных при Богдане

Хмельницком, и с тем, чтоб государь велел вывести своих ратных людей

из малороссийских городов. При этих условиях Демьян давал обет

щание сманить в подданство царю не только левую сторону

Днепра, но и правую. Затем отправлены были в Москву посланцами

брат Демьяна, Василий, и Матвей Гвинтовка. Выбрали, как видно, нарочно таких, которые терпели гонение от Бруховецкого.

После объяснений, которые имели эти лица в Москве, была

прислана от государя грамота к Лазарю Барановичу, от 9-го

ноября. Царь, видя обращение наказного гетмана Демьяна

Многогрешного и стародубского полковника Петра Рославченка, жаловал

Козаков и все поспольство левой стороны Днепра и отпускал им

вины, содеянные по наваждению клятвопреступника и изменника-

Бруховецкого, если только они принесут <царской богохранимой

державе покорение истинное, а не превратное>.

Между тем Дорошенко, отправивши за Днепр своего брата

Григория, остановился идти туда сам, когда до него дошло

известие, что Демьян, которого он оставил своим наказным гетманом, переходит с козаками на царскую сторону. Приходилось Доро-

шенку таким образом бороться разом и против Суховеенка, подставленного запорожцами и нашедшего себе опору в Крыму, и

против Демьяна и всех его сторонников, покорявшихся

московскому государю. Приходилось Дорошенку вывертываться между

Москвою, Польшею и Крымом. Дорошенко стал льстить

московской стороне, уверять, что -желает поступить под царскую руку.

Он писал боярину Шереметеву, что, видя дружбу и союз между

московским государем и польским королем, хочет он жить с ве-

ликороссиянами в любви и братской дружбе наипаче прежнего, уверял, что он уже отлучился от татар и их побивает, и что если

он ходил за Днепр, то поступал так по просьбе полковников для

избавления их от изменника Бруховецкого, а под Котельву ходил

он потому, что боярин Ромодановский стал теснить этот город: он, Дорошенко, только освободил Котельву, но не преследовал

царской рати; если же народ на левой стороне Днепра, свергнувши изменника Бруховецкого, признал его гетманом, так это

надобно приписать воле Божией. Дорошенко, в заключение, просил боярина не посылать ратных людей на малороссийские города

и оставаться с ним, гетманом, в дружбе и согласии. Шереметев

отписывал Дорошенку двусмысленно: отчасти притворялся, будто

верит ему, отчасти же доказывал ему неосновательность его

уловок. Посланный Дорошенком брат его, Григорий, избрал себе ме-

136

стопребыванием Козелец. Шереметев отправил к нему ротмистра

Рославлева убеждать Григория принести присягу царю на

верность, так как сам Григорий первый о таком желании написал

боярину. На убеждения Рославлева Григорий сказал: <с какой

неволи мне присягать? Я вольный человек, летаю как орел сизый>.

- Да ты же писал к боярину, - заметил Рославлев.

- Писал, - отвечал Григорий, чтоб он с нами задоров не

начинал. За что у нас не ладится? За наши козацкие вольности, за

то, что нас в подданство привести трудно! Мы за свои вольности

все до последнего человека помрем, а вот, коли великий государь

изволит своих воевод и ратных людей из малороссийских городов

вывесть, тогда - иное дело. Мы в послушании великому государю

быть рады, и Войско Запорожское Московскому Государству -

каменная стена.

На переписываясь с Дорошенками, Шереметев сносился также

и с поляками, враждебно относившимися к гетману Дорошенку, пригласил польской службы полковника Пиво-Запольского и

послал его вместе с отрядом царских ратных людей на городки, признававшие Дорошенка; посылал Шереметев письма и к бело-

церковскому коменданту, которые попадали в руки козакам

Дорошенка, и по этим письмам Дорошенко упрекал боярина, что

он ищет пагубы Дорошенку и его козакам. Таким образом, с

обеих сторон Дорошенко и Шереметев делали друг другу пакости

при сохранении видимого дружелюбия в своей переписке.

Митрополит Иосиф Тукальский играл тогда роль посредника, уверял

Шереметева, что Дорошенко поступил как истинный раб обоих

монархов, <освобождая христиан от пагубы, а царских ратных от

великих орд соблюдая>, и давал московскому боярину советы

отдать Киев не ляхам, гонителям православной веры, а Войску

Запорожскому. На э*то боярин отвечал: <мы не отдадим Киева никому

и не выступим из него, пока душа наша в теле>.

Дорошенко препроводил Шереметеву перехваченное письмо

Мефодия к Бруховецкому, обличавшее недоброжелательство

епископа к Москве и стачку с изменником гетманом. Любопытное

это письмо, послужившее главнейшею уликою против Мефодия, гласило так:

<Для Бога не плошайся, милость твоя. Вижу, идет дело не о

ремешке, а о целой коже нашей. Чаять, тот честный Нащокин к

тому привел и приводит, чтоб вас, купно же и нас с вами вместе, взяв за шею, выдать ляхам. Почему ведать: не на том ли и присягал

себе? Якож и много знаков таких, что о нас торгуются, - лучше-б

нас не манили, нежели так с нами лестно поступать. И впрямь в

великом остерегательстве живи, да и запорожцы всячески удовляй, а буде сколько запорожцев вышло, ими укрепляйся, а сверх того, и

те городы, порубежные, людьми своими досмотри (т. е. людей своих

137

там расположи), чтоб больши Москва (великороссияне) их не

засели. И’сей мой таков совет занеже утопающий за бритву емлется>.

Далее Мефодий в письме своем советует Бруховецкому послать

Дворецкого под предлогом какого-нибудь войскового дела

посланцем к царскому величеству, чтоб он там проведал о замыслах

Нащокина и московских бояр. <И то не добрый знак, - продолжает

Мефодий, - что Шереметев самых бездельных ляхов любовно

приемлет и их потчивает, бедных людей мучит, а ляхов удовольствова-

ет, из пушек стреляет, а Козаков, хоть бы какие честные люди, за-

лядских собак не почитает и, сверх того, еще похваляется на коза-

ков неслушно, как мне Дворецкий рассказывал, да и с Дорошенком

ссылается, а ты ни о чем не ведаешь. Также разумею, что о сем с

тобою не ссылаются, а слышу, Тяпкин с Дорошенком имеют

съезжаться негде: Бог весть, что все не нам ли на зло>. Далее Мефодий

советует Бруховецкому беречься Нащокина и не отваживаться

ехать к нему, хотя бы тот и приглашал к себе гетмана. Поручая

посланцу своему пану Романовскому словесно изъяснить гетману

подробнее важное дело, Мефодий в конце своего письма говорит: <я

свою мысль тебе объявляю, что мне моя отчизна мила. Храни Боже, чтоб ляхам, взявши нас за шею, имели отдавать, также и к Москве