Я услышал шаги. Это бежали Джума и Джуманне, которые, возбудившись нашей канонадой, поспешили на помощь.

— Кончено или ушла? — с волнением в голосе спросил Джума.

— Поостерегись, Джума! С людоедкой не бывает слишком много осторожности. Минуту назад она хотела напасть на Панго, но теперь, я думаю, нам уже не угрожает серьезная опасность.

Темноту разрезали лучи трех фонарей. Хищница лежала на боку и не пошевелилась, даже когда Джуманне бросил в нее камнем. Я взял дробовик, зарядил его и осторожно приблизился к самке. Тронул ее концом ствола — никаких признаков жизни. Только теперь я перевел дух.

Панго все еще был в трансе, в который он впал, когда леопард бросился к нему.

— Спасибо, бвана, — были его единственные слова.

Потом Панго быстро развернулся, сделал два шага, вскинул мачете и ударил людоедку по голове. Отбежал, снова приблизился и хотел опять рубануть хищницу, но я взял его за руку.

— Я должен был отвести душу! — воскликнул Панго, — Эта бестия не заслуживает иного, как быть изрубленной на куски. Она убила бы меня, если бы ты не застрелил ее.

— Зачем ты помчался к ней? Ты ведь опытный следопыт и знаешь, как ведет себя раненый леопард!

— Бвана, меня охватило такое бешенство… Эти несчастные, что там лежат, и еще две жертвы до этого… Я не выдержал.

— Ладно, хныканьем никого уже не вернешь. Панго и Джуманне, идите в деревню и возвращайтесь сюда на машине.

Вновь пошел дождь. Через двадцать минут сверкнули фары автомобиля. Приехали только два следопыта и Ноа.

— Бвана, вся деревня спит. Местные люди, словно дети. То плачут, то смеются. Они быстро забывают о боли.

Мертвые тела мы положили на землю возле дома убитой Май.

— Бвана, спасибо тебе, — сказал вождь деревни, — А это подарок от Ква-Кухиньи. Ты сделал свое дело, — Он протянул мне коробку, в которой кудахтали куры. Я обязан был принять подарок.

Потом вождь повернулся к следопытам и протянул им пятилитровую канистру из-под масла.

— Тут вам немного помбе, ребята. Помните, что вы у нас всегда желанные гости.

Было почти пять утра, когда мы приехали в лагерь. Кауки выскочил сразу же, как только услышал шум мотора.

— Наконец-то, бвана! А я уже начал бояться, не случилось ли чего с вами.

— Иди посмотри в кузов и увидишь, — Мы оставили тело самки в машине.

Повар без всякого уважения рассмотрел ее.

— Это та самая злая хищница? Не такая уж и крупная, — Его голос донесся до меня издалека. Я упал на кровать и моментально заснул.

На завтрак у нас были пироги. Половина — с медом, а половина — с клубничным мармеладом. Они были превосходны, как и все, что готовил для нас храбрый повар.

Следопыты положили самку перед хижиной, в которой мы препарируем трофеи. Это была молодая, примерно пятилетняя леопардиха. Таксидермист Хамиси ждал, что мы ему расскажем. Более всего меня интересовала левая задняя лапа самки. Мое предположение подтвердилось — из-под сустава у нее торчал уже вросший в тело кусок проволоки длиной около двадцати сантиметров, волочившийся при ходьбе. Именно проволока оставляла необычный след. Браконьеры, поставившие ловушку в буше, оказались виноваты в смерти четырех человек из двух деревень. Леопарду тоже ничего не оставалось, как начать охоту на детей, поскольку хищник не мог охотиться на нормальную добычу. Состояние самки было очень печальное — кости да кожа.

Я решил, что лучше будет отвезти труп людоедки в Макуюни к объездчику, дабы он лично удостоверился в преступных методах охоты и таким образом получил еще один аргумент в пользу усиления борьбы с браконьерством в этом районе. Положив самку в джип, я осмотрел следы моих попаданий. Пуля вошла под сердце, картечь угодила в голову, шею и плечи. Все попадания были смертельные.

На обратном пути я купил бочку бензина, а на рынке — очередную козу. Остановившись в деревне Лайтолья, я узнал, что Окоток и еще несколько мужчин отправились в наш лагерь, чтобы выразить свою благодарность и вручить подарки.

Я встретил их, не доезжая километра до лагеря, усадил в машину и пригласил всех на небольшое угощение. В подарок от Окотока я получил две курицы. Мы пили чай под раскидистой акацией, и Окоток начал рассказывать:

— Я родился в Лайтолье. У нас часто происходят какие-нибудь несчастья — то нападет чуи, то симба, бывает, беду приносят слоны или даже гиены. Знаешь, бвана, мы верим, что каждый из нас имеет на тех трех холмах свой мауа.[62] Это наши священные холмы. Их три, по числу наших деревень — Миджингу, Ква-Кухинья и Лайтолья. Никто из нас ни за что на свете не пойдет на те холмы. Даже в самую страшную жару никто не позволит, чтобы туда погнали пасти его скот. Эти холмы для нас табу. Там растут прекрасные цветы, голубые с желтыми полосками, и мы умираем тогда, когда умирает цветок. Каждый из нас имеет там свой цветок.

— Не хочешь ли ты сказать, что, если кто-то сорвет цветок, один из вас умрет?

— Бвана, каждый цветок растет там с давних пор. Это я знаю от своего отца, а тот знал от моего деда. Цветы рождаются и умирают, как люди. Если кто-то срывает цветок, погибает и человек. Умирает один из нас, кому он принадлежит. Такой порядок установили наши боги.

Несколько минут мы сидели молча. Потом Окоток встал, еще раз поблагодарил нас и вновь напомнил, что мы всегда желанные гости в его деревне.

Я не знал, что и думать. Когда бы ни объявлялся срезанный цветок, в деревне действительно кто-то умирал. И все же я не верю в волшебные чары. Возможно, это случайность. Тем не менее я вызвал Кауки и без всяких объяснений запретил ему рвать цветы, когда он ходит на холмы за смолой.

Время пролетело быстро. Когда приехал наш долгожданный клиент, я описал ему места, где жил прикормленный нами леопард, и предупредил, что это не очень крупный экземпляр. Американец уже брал одного леопарда в Зимбабве, но тот был совсем мелкий, и теперь клиент был рад возможности подстрелить более крупную особь.

Я помнил о крупном самце па священных холмах у Миджингу, но рассказ Окотока почему-то отбил у меня желание охотиться на него. Нет, не потому, что я суеверен, а потому что я уважаю традиции и серьезно отнесся к вере жителей деревни в холмы. В конце концов я собрал следопытов и рассказал им все, что знал о холмах и цветах. Мы договорились, что пойдем туда охотиться, но никто не посмеет сорвать ни одного цветка. Я сам решил, в какой именно день мы пойдем туда.

Было еще темно, когда мы остановились под холмом. В предрассветной тьме мы осторожно прошли через луг с цветами и лесок, и я, к большой своей радости, увидел, что огромный леопард съел приманку. Осталась только веревка. Мы быстро привязали на то же место новую приманку, а в пятидесяти метрах поставили неприметный, хорошо укрытый скрадок.

Мы прикармливали леопарда еще четыре дня. На пятый день я завел американца на холм. Когда мы шли мимо цветов, он поразился их видом и принялся фотографировать растения. Я предупредил его, что цветы нельзя рвать, так как, согласно местной традиции, они экзистенциально связаны с местными жителями. Гость был восхищен их неземной красотой. Хотя американец уже не раз бывал в Африке, подобных цветов он никогда не видел.

Мы ждали огромного леопарда до шести часов. Зверь появился внезапно. Он шел прямо к приманке, даже не принюхиваясь. Леопард был уверен, что здесь никто, кроме него, не ходит.

Американец выстрелил, хищник подскочил и, сделав несколько мощных прыжков, исчез в лесу. Потом мы услышали рычание, падение тела на землю, слабеющие удары лап… Наступила тишина. Мы подождали еще немного. Я оставил Джуму с клиентом, а сам, сняв дробовик с предохранителя, пошел по следу леопарда.

В двух местах на траве виднелась кровь. След вывел меня из леса на луг, где среди прекрасных цветов лежал огромный леопард, самый большой, какого я видел в жизни. Он был мертв. В том месте, где леопард умирал, он лапами вырвал кусок дерна с цветком и, пока бился в предсмертной судороге, весь его изломал.