Наконец она пошла, ступая по мокрой траве, вниз. В ее ушах беспрерывно звучало слово «опасно». Зачем она стала свидетельницей какого-то опасного дела? Теперь она сама под угрозой. Нет, она ничего не хочет знать об опасности, в которой находились другие, она не хотела больше страдать от страха, зная о страхах других. Но, еще не успев дойти до дома, она поняла, что ей это не удастся.

— Мама, что с тобой, — спрашивала Камилла, нетерпеливо ожидая, когда мать опять начнет говорить. — Почему ты замолчала?

— Нет, — ответила Мария Лангталер, — я больше ничего не скажу.

Она сидела согнув спину и казалась маленькой, как старуха.

— Я не могу помочь барону. Инженер мог бы это сделать. О том, что я знаю, я не скажу ни тебе, ни кому-либо другому, не говоря уже о гестапо или суде. Я боюсь.

— Но ты должна сказать, должна, должна, должна.

Камилла выпустила руку матери, схватила ее за плечи.

— Прекрати, — сказала Мария, — прекрати. Да, я больна. Из-за инженера. Если барона осудят, это тоже произойдет по его вине. Во всем виноват инженер.

Со времени воздушного налета на венские предместья 13 августа 1943 года население Вены ничем не интересовалось так сильно, как вопросом о начале бомбовых налетов на их город. Тысячи людей, нагрузившись чемоданами, коробками и узлами, потянулись в близлежащие деревни, чтобы спасти то, что казалось им ценным. Одни размещали свои вещи на хранение в нескольких местах, другие — в одном. Споры о том, что выгоднее, не знали конца. Составлялись описи домашнего имущества, их подписывали свидетели, вызывались оценщики, изготовлялись фотокопии документов и личных бумаг, тексты завещаний размножали, заверяли и оставляли у друзей. Никто не знал, имело ли смысл заниматься всем этим.

Ирена Бухэбнер за несколько недель отдыха на Вертерзее решила по возвращении в город как можно меньше внимания обращать на военные события. Она с удивлением прочла письмо своего мужа, в котором он сообщал ей о своей поездке в маленький провинциальный городок и описывал свое пребывание там. Его решение на какое-то время задержаться в этом городке она приписывала его вынужденному бездействию и разногласиям в их отношениях. Отсутствие мужа было ей безразлично. Ее беспокоила только необходимость ехать за Ренатой в Бойген, но и эта проблема благодаря Камилле была разрешена. Рассказ дочери о последних событиях на хуторе Ахтереров показался ей путаным и непонятным. «Может быть, они забили скот без разрешения, — подумала Ирена, — но какое мне до этого дело». Известие об аресте барона беспокоило ее больше. Она написала об этом мужу. Он ответил, что уже все знает. После этого она сняла с себя всякую ответственность и отогнала все мысли о происшедшем.

Она радовалась тому, что не должна больше, подобно другим, заботиться о сохранности своей собственности. Все самые ценные ее вещи спрятала у себя в Бойгене Грета Ахтерер.

Каково же было удивление Ирены, когда однажды вечером Грета вдруг появилась у них без всякого предупреждения. Плохо скрывая свои чувства и напрасно ища слова приветствия, Ирена повела свою гостью в гостиную. Грета, казалось, не собиралась долго задерживаться. Она отказалась отдать Ирене свой жакет и, словно боясь потерять его, положила его на колени.

— А где Ганс? — спросила Ирена, не веря, что Грета проделала всю дорогу до города одна.

— Он в окружном центре, — ответила крестьянка спокойно.

— Ну а почему, — удивилась Ирена, — он не приехал вместе с тобой?

— К сожалению, не получилось, — ответила Грета.

Ирена почувствовала, что сейчас узнает нечто такое, что может разбить ее планы насчет приятной и спокойной жизни. Отвращение, неловкость и желание защититься пробудили в ней враждебное чувство к этой женщине, уверенность которой была ей не по душе.

— Я не понимаю, — сказала она, — ты наконец объяснишь мне, что произошло?

Грета в нескольких словах рассказала о случившемся. Она сказала, что ее муж находится в следственном изоляторе и скоро его переведут в Вену. Она приехала сюда, чтобы переговорить с властями и проконсультироваться у адвоката.

— Но я не имею к этому никакого отношения, — испуганно и неприязненно сказала Ирена. — Ты, как и я, знаешь, что наши мужья не посвящали нас в свои дела. Я очень сожалею о том, что случилось с твоим мужем. Очень. Но ведь его никто не заставлял помогать Густаву. И за ваших украинцев Густав не несет никакой ответственности. Или я не права?

— Твой муж уже вернулся? — спросила Грета.

— Нет, — ответила Ирена. Она произнесла это короткое слово намеренно медленно, чтобы подчеркнуть невозможность его возвращения. — Ты должна понять, что у него много дел, связанных с его предприятием. Слишком многое надо еще уладить. Он вернется через некоторое время. Хочешь коньяка? У меня есть бутылка. Последняя. Коньяк французский.

— Спасибо. Я не пью коньяк, даже французский.

Ирена, стоя у бара, медленно наливала себе рюмку.

— Может быть, Густаву удастся что-нибудь сделать для твоего мужа, когда он вернется, — сказала она, не оборачиваясь.

Грета Ахтерер достала из своей сумки конверт и положила его на стол.

— К сожалению, случилась крайне неприятная вещь, — сказала она. — При обыске нашли и конфисковали твои драгоценности. Я не могла этому помешать. Но у меня есть справка о конфискации. Вот она.

Рюмка выскользнула из рук Ирены и упала на ковер. Французский коньяк разлился, оставив на светлом поле ковра коричневое пятно.

Ирена растерянно подошла к Грете.

— Мои драгоценности, — сказала она. — Я отдала тебе все мои драгоценности. Значит, ты не могла помешать их изъятию. И ты хочешь, чтобы я поверила тебе?

Грета Ахтерер взяла куртку и поднялась. За ее плечами был долгий, непривычный для нее путь, тяжелые разговоры и встречи. Но она знала, что самой неприятной из них будет сегодняшняя. Теперь и она позади.

— Передай от меня привет Ренате, — сказала она.

«В городе плохо жить, — думала она, спускаясь по лестнице, — я никогда не любила его и без всякой охоты ездила к друзьям моего мужа. И вот теперь город отнимает у меня мужа, и мне больше не придется навещать его друзей».

Вечером Рената пошла в школу заниматься физкультурой. Мать ничего не сказала ей о визите Греты. В памяти ребенка Грета осталась такой, какой она привыкла видеть ее на хуторе, — доброй, спокойной, готовой взять на себя все трудности.

Своему мужу Ирена тоже ничего не написала о встрече с Гретой и о том, что она сообщила. Она не знала, на какие шаги может толкнуть ее мужа старая дружба с Гансом Ахтерером, и не собиралась даже пальцем пошевелить ради того, кто не смог спасти ее драгоценности.

Барон сам освободил Камиллу от неприятной обязанности выдумывать для Винцента все новые истории о его родителях.

Встреча отца и сына была невозможна, их радостные ожидания не сбылись. Барон знал, что ему, вероятно, уже не придется заключить сына в свои объятия. Он считал, что в таких случаях осторожность хуже, чем правда. Если Винцента не подготовить, то она больно ударит по нему. Несмотря на муки допросов и применение особых мер, которые со всей очевидностью подтверждали славу гестапо, заключенный Экберт Ротенвальд настоял на том, что прапорщик Винцент Ротенвальд, проведший три года на фронте и получивший ранение, имеет право знать, что случилось с его отцом. Личные письма исключались. Известие об аресте отца разрешили сообщить Винценту военному священнику госпиталя, где он лечился.

Так за день до того, как покинуть госпиталь в неизвестном направлении, Винцент Ротенвальд узнал о судьбе барона. Военный священник имел навык в ведении серьезных разговоров, которые требовали осторожного подхода при сообщении горестных известий. Бессчетное число раз ему приходилось сообщать мужчинам, которые сами чудом спаслись от смерти, о гибели близких людей под бомбежкой или среди руин. Солдат, которые не отдавали себе отчета в серьезности своих ранений или плохо представляли их последствия, он осторожно подводил к мыслям об их дальнейшей судьбе. Известий, подобных тому, что он должен был сообщить прапорщику Винценту Ротенвальду, в его практике еще не было, но так как по последствиям оно было похоже на другие сообщения, он решил придерживаться своей обычной тактики.