Скрипач симпатизировал ей, но он знал немного. Естественно, были другие маленькие оркестры, сказал он. Это было широко известно, и вполне возможно, что такие же оркестры были в Дахау, кто знает? Нацисты любили, когда их считали культурными людьми, которые умеют наслаждаться такими вещами, как хорошая музыка. Скрипач произнес эти слова так, как будто они были ядом, который нужно выплюнуть как можно быстрее.

Алиса спросила, не знал ли он композитора Конрада Кляйна. Гестапо забрало его в Дахау в 1939 году.

Скрипач не знал господина Кляйна, но слышал его игру однажды в Вене — о, какая это была для него честь! Маэстро! Он не слышал о том, что случилось с господином Кляйном, но баронесса должна помнить, что с музыкантами в лагерях не обращались так жестоко, как с другими узниками.

— Чтобы они могли играть, как мы, — сказал он. — У него есть хороший шанс выжить.

Алиса приободрилась при мысли, что Конрада могла сопровождать его музыка, которую он обожал. («И когда-нибудь, любовь моя, мы снова будем танцевать на балу в Вене. Я надену вечернее платье из Парижа, и от меня будет пахнуть духами от мадам Шанель, а на тебе будет смокинг из „Савоя“...») Ее успокоил лирический концерт Моцарта, но, когда она поблагодарила скрипача за прекрасную игру, он просто ответил:

— Если мы не будем хорошо играть, то нас отправят в газовые камеры.

А потом, весной 1943 года, новый главный врач приехал в Освенцим.

Человек, которого одни называли Ангелом смерти, а другие — Мистическим нацистом. Доктор Йозеф Менгель.

Паутина зловещих взглядов, казалось, окружила доктора Менгеля почти с первых часов его прибытия. Перешептывались о той работе, которую он должен здесь делать, ходили слухи об экспериментах с близнецами или карликами, слухи о тестах на выявление границы человеческой выносливости, об ужасающих процедурах, целью которых было изучить результаты костных пересадок и регенерации нервов.

Илену благодаря ее медицинским знаниям отправили работать в одну из лабораторий Менгеля.

— Я была достаточно наивной, чтобы думать, что смогу ломать его шприцы, — сказала она Алисе и другим узницам после первых дней работы. — Я представляла себе, что буду красть морфий и тайно давать его жертвам. После всех месяцев, проведенных в этом месте, я действительно думала, что это возможно, представляете?

— Невозможно?

— Все заперто и охраняется, — горько сказала Илена. — Оттуда нельзя вынести даже иголку.

— Ради бога, не подвергай себя опасности, — испуганно сказала Алиса.

— Я не буду, — ответила Илена, криво улыбнувшись. — Когда-нибудь, Лу, мы выйдем отсюда, может быть, когда русские освободят нас, или британцы, или американцы. Может быть, мы даже найдем способ самим сбежать еще до этого. Но мы выйдем, Лу. Мы все. И мы с тобой выйдем вместе, рука об руку.

Как-нибудь, когда-нибудь они выйдут.

Илена работала в медицинском блоке уже несколько недель, когда она отыскала Алису как-то ночью после скудного ужина из хлеба с маргарином. Ее лицо было белым и сосредоточенным, и без какого-либо вступления она сказала:

— Если они заподозрят, что я тебе это сказала, Лу, они, скорее всего, повесят меня, но я ничего не могу с собой поделать.

— Сказала мне что?

— Менгель заметил Альрауне. Ты знаешь, как Альрауне любит сидеть во дворе днем. Ну, Менгель заметил его. — Она остановилась, а потом очень осторожно добавила: — Я думаю, они выбрали его для одного из экспериментов.

Железная печка горела в углу, на ней, как обычно, грелась жестяная кружка воды, и от нее исходил запах горячего металла. Но Алиса почувствовала, как ледяная рука сжалась вокруг ее сердца. Один из экспериментов. Одно из их мрачных бесчеловечных исследований на человеческом теле или человеческом мозге...

— Как ты узнала?

— У них есть расписание работы на неделю, пришпиленное на доске внутри главной административной комнаты в медицинском блоке, — сказала Илена. — Имена и номера узников, которых нужно привести, и кто кем должен наблюдаться. Я, конечно, всегда слежу за этим на случай, если кто-то из наших окажется там. А сегодня утром...

— Там было имя Альрауне, — прошептала Алиса. — Вот что ты имеешь в виду, да? О господи!

— Да. Один из корпусов — корпус шесть. Пациент доктора Йозефа Менгеля.

— Когда? — спросила Алиса через несколько секунд. — В смысле, какая дата?

— Среда. Послезавтра.

Послезавтра. Так скоро, в панике подумала Алиса. Меньше двух дней. Это все время, которое у меня есть, чтобы найти способ спасти его.

— Какие эксперименты они проводят в этом корпусе? — спросила она. — Илена, пожалуйста, скажи мне.

— Несколько разных. Но главный интерес Менгеля сейчас, — печально сказала Илена, — это точно выявить степень сопротивления боли человеческим мозгом, ясно понять, как много боли и как много страха может вынести человек, перед тем как его мозг расщепляется. Они пытаются выявить, являются ли боль или страх доминантой, то есть они применяют и то и то к их жертвам, а потом наблюдают результат.

— Мы можем спрятать его, — сказала русская девушка ночью, — некоторые делали это с детьми. Прятали их под одеждой.

— Но их всегда ловят.

— И где нам его спрятать? — сказала Илена, быстрым злым жестом обводя голые деревянные полы барака и узкие койки.

У Алисы кружилась голова от изнеможения и страха, но она умудрялась заставить себя сосредоточиться, потому что нужно найти выход. Женщины даже не пытались поспать; они говорили часами, сидя на своих узких кроватях, несколько человек стояли около печки, чтобы погреться и поддержать себя, и все они пытались придумать способ спасти Альрауне от Менгеля.

— Как насчет машин СС? — спросила одна из женщин с сомнением. — Вы могли бы вдвоем залезть в багажник одного из автомобилей? Вас даже могут провезти через ворота, ничего не заметив. Я знаю, что это уже пытались сделать...

— Охрана знает об этом трюке, — сказала русская девушка. — Они прочесывают каждый дюйм каждой машины, которая выезжает отсюда или въезжает сюда. Лу и Альрауне найдут и застрелят.

— Тогда, — сказала Алиса, — похоже, я могу сделать только одно: вынести его отсюда сейчас, сегодня, и пойти на проволоку.

Она почувствовала, как все вздрогнули при ее словах. «Пойти на проволоку» значило просто пойти к ограде, окружающей лагерь, через которую пропущен ток, и довериться Богу или дьяволу, что они помогут пролезть через ограду до того, как охрана заметит и откроет огонь. Даже если охранники по какой-то счастливой случайности не увидят тебя, ты рискуешь получить удар тока от самой ограды. Но все же это был маленький шанс вырваться на свободу. И несколько заключенных уже пытались использовать его.

— Невозможно, — сказала Илена. — Я свяжу тебя до того, как допущу, чтобы это случилось.

— Я знаю, что мы не можем на самом деле спрятать Альрауне, — сказала одна из женщин, медленно произнося слова, как будто обдумывала каждое слово перед тем, как высказать его, — но, может быть, мы можем как-то запутать охрану и людей Менгеля, перемещая Альрауне здесь.

— Из барака в барак? — спросила Алиса.

— Из барака в кухни, оттуда в прачечную — где только сможем найти угол, который могут не проверить час или два, — сказала женщина.

Она была одной из самых тихих обитательниц барака, но, когда она говорила, ее всегда слушали с уважением. Эта заключенная была немного старше, чем все остальные; она редко говорила о себе, только иногда довольно неожиданно могла упомянуть, что была учительницей. Она сказала:

— Освенцим такой огромный, что могут пройти дни, даже недели, пока они его найдут.

— Но в конце концов они его найдут. Они, само собой, повесят Лу, — сказала другая женщина. — Я не думаю, что это сработает больше чем на несколько дней.

— Но, может быть, всего несколько дней нам и надо. И если мы сможем держаться на один шаг впереди гестапо...

— С какой целью?

— Я не знаю точно. Но это добавит нам времени, и за это время, может быть, появится возможность вытащить его отсюда.