Кто-то, кто намеренно наполнил ванну горячей водой, потом лег в нее, усмехался с мрачным триумфом, потому что обманул весь мир. Кафель по краям ванны был забрызган кровью, и кровь была на мокром кафельном полу. На полу лежала бритва.

«Как мне понимать то, что я вижу? — думал Эдмунд. — Я должен сконцентрироваться, я должен точно понять, на что я смотрю, потому что они захотят знать — полиция и доктора, они захотят знать. Итак, что я вижу? Я вижу, что он улыбается, — это первое. Но его рот в другом месте».

Разум Эдмунда наконец освободился от ледяного паралича, и он снова смог логически мыслить. Конечно, его отец не улыбался. Его губы не улыбались, они посинели и были слегка приоткрыты. Они были невыразительны и ничего не передавали. Это были другие губы как раз под этими, губы глубокой, зияющей раны, идущей через все горло, которая изгибалась в эту ужасную усмешку и мокро сверкала от крови...

Он перерезал себе горло, подумал Эдмунд. Вот что случилось. Он нашел старомодную бритву, потом лег в горячую ванну и полоснул бритвой по горлу. Вот что я вижу. Я вижу человека, который больше не хотел жить.

Множество разных эмоций раздирали его, но все же Эдмунд пошел по мокрому кафелю. Горячая вода все еще капала в ванну; Эдмунд машинально закрутил кран, потом опустил ладонь во все еще теплую воду, чтобы потрогать одну из дряблых рук, пощупать пульс. Ничего. И кожа Криспина была абсолютно безжизненной. Мертвое мясо. Но я должен убедиться, подумал Эдмунд. Как насчет сердцебиения? Трогать окровавленную грудь неожиданно показалось противным, но это было необходимо. Не думай, говорил его разум, просто сделай это. Ты должен точно убедиться, что он мертв. Если ты сейчас позвонишь в «скорую», они скажут тебе сделать именно это. Ладонь на правую часть груди. Немного выше. Похоже, здесь. И если есть хоть малейший признак того, что что-то бьется...

Но ничего не билось, и в конце концов Эдмунд вышел из ванной, вдруг заметив, что его сильно трясет и что, несмотря на теплый влажный воздух в помещении, он был холодным как лед. Эдмунд прислонился к стене, обхватил себя руками, как будто это могло согреть его, и уставился на то, что раньше было его отцом. Какое-то время он боролся, чтобы не терять контроль, потому что он не должен давать волю эмоциям, он не должен... И если логически взглянуть на все произошедшее, то не было ничего такого, что могло бы причинить ему боль или угрожать ему.

Или было?

Дрожь прекратилась, и он собирался с мыслями, чтобы спуститься вниз и позвонить, вызвать «скорую» или врачей, или кого еще нужно было позвать среди ночи, чтобы осмотрели тело. Как раз в этот момент он краем глаза заметил легкое движение, и тут же застыл, а его сердце подскочило к горлу. Кто-то здесь есть? Кто-то, кто прячется в маленькой ванной, стоит в тумане и наблюдает за ним? Он вспомнил, что сказал его отец. «Слушай, — сказал он, — кто-то, кажется, крадется по лестнице». Эдмунд почувствовал, как кровь снова застучала у него в висках.

Но потом он понял — то, что он увидел, было просто его отражением в большом зеркале в дубовой раме, висящем над раковиной. Короткий нервный смешок слетел с его губ, освободив частичку бьющегося внутри него напряжения. Просто его отражение.

Или нет? Он вгляделся в облака пара. Поверхность зеркала была по-прежнему частично запотевшей, но не был ли тот Эдмунд, который стоял там, слегка другим; не был ли он каким-то более четким, более ярким Эдмундом? Эдмунд, чьи волосы попали в невидимый световой луч и теперь казались слегка рыжими...

Эдмунд взмахнул рукой, проверяя, и другой Эдмунд тоже взмахнул, но не совсем синхронно, скорее так, словно он полунасмешливо-полуудивленно отдал честь из глубин зеркала.

Я всегда буду с тобой, Эдмунд...

Воспоминание заставило губы Эдмунда изогнуться, почти улыбнуться. И тут же изображение в зеркале тоже почти улыбнулось, и сейчас уже не было сомнений — это была определенно не его улыбка. Это была улыбка молодого человека, который однажды обладал достаточным очарованием, чтобы привлечь безнравственную, развратную даму — даму с кожей словно фарфор и волосами, как блестящий шелк... Молодого человека, который убил и избежал последствий убийства... Молодого человека с волосами цвета меда, сияющего на солнце; эта улыбка была очаровательна...

Криспин. Криспин стоял в туманной глубине зеркала, глядя на Эдмунда, говоря с Эдмундом в его собственной голове.

«Я всегда буду с тобой, — говорил голос Криспина так, как он говорил маленькому Эдмунду. — Помни, Эдмунд... Тебе никто не будет нужен, потому что, что бы ты ни сделал и куда бы ты ни пошел, я всегда буду с тобой, чтобы помочь тебе...»

Прошло много-много времени, прежде чем Эдмунд вспомнил, что за пределами дома был мир, и что-то должно было быть сделано, и как-то ему нужно было добраться до телефона и позвонить в «скорую помощь». Безликий голос ответил, и Эдмунд идеально спокойным тоном сказал, что его отец только что умер, что он был с отцом один и не знал, что должен делать, но подумал, что лучше начать с доктора, который лечил его отца.

Да, он был вполне уверен, что отец умер, сказал он. Нет, не было никакой надежды, что он жив. Поэтому не мог бы доктор или кто-то из его коллег приехать как можно быстрее? Да, он понимает, что, пока они узнают, кто сейчас на дежурстве, пройдет какое-то время. Нет, конечно, он не уйдет из дому в это время. Он подумал, считал ли говоривший, что он собирался уйти из дому ночью и болтаться где-то, пока смертельный холод сковывает тело его отца.

Но он выслушал, как ему объясняли, что надо позвонить 999, а потом ледяным тоном сказал, что, так как его отец был без сомнения мертв, не было смысла вызывать «скорую», которая могла быть более необходима где-то в другом месте, не говоря уже о том, чтобы перебудить всю округу воем и световыми вспышками сирены. Ему были нужны только доктор и гробовщик, и ему было все равно, кто приедет первым. Голос нашел это замечание неуместным и строго сказал, что дежурный врач приедет, как только сможет.

Эдмунд прождал этого молодого, очень взъерошенного дежурного врача три часа. Он просидел на полу на лестничной площадке, держа дверь ванной открытой, глядя на тело своего отца, пытаясь не думать, что он будет делать, если ужасная голова с двумя парами приоткрытых губ — одни мертвенно-бледные, другие — запекшиеся от крови — вдруг повернется к двери.

Пока он ждал, часы внизу отмеряли своим ровным тиканьем минуты, а затем часы. Тик-так... Всегда буду с тобой, Эдмунд... Тик-так... Убитые приходят, Эдмунд...

Убитые. Конрад Кляйн. Лео Драйер. Марианна и Брюс Трент.

Эдмунд долго слушал ритмичные тикающие голоса, и очень медленно он начал понимать, что Криспин — настоящий Криспин, который был молодым, очаровательным и полным уверенности, — заполнял его, и он знал, что Криспин будет оставаться с ним, не важно, что он, Эдмунд, будет делать. Он слышал голос Криспина в тиканье часов и в шуме дождя, похожем на хихиканье домового, когда дождевые потоки сбегали вниз по водосточным трубам. Мы оба убийцы, Эдмунд... Мы оба убили кого-то... Поэтому я останусь с тобой, Эдмунд... Я позабочусь о том, чтобы ты был в безопасности...

Незадолго до рассвета тело Криспина наконец-то начало коченеть, опускаясь в холодную воду, и вода билась о края ванны, добавляя свой плещущийся голос к голосу тикающих часов. Убитые приходят, Эдмунд. .. Я всегда буду с тобой, Эдмунд... Всегда буду с тобой, Эдмунд... Что бы ты ни делал и куда бы ты ни пошел, я всегда буду с тобой, чтобы помочь тебе...

После пожара Люси торжественно поклялась никогда не забывать родителей, всегда помнить, как они выглядели и как звучали их голоса. Но, хотя она очень сильно старалась, через какое-то время воспоминания стали смутными и неопределенными. Она помнила много смеха, иногда чересчур пронзительного, и много ярко одетых людей, маленькими глотками пьющих напитки по вечерам и на уик-эндах, но через какое-то время это стало казаться нереальным, как будто она видела фигуры на сцене.