Сучка. Ядовитая сучка. Эдмунд стоял очень тихо. Вокруг него шумела вечеринка, все смеялись, но он был отделен от гостей ледяной злобой. Как будто стеклянная стена выросла между ним и гостями.
Им было жаль его. Марианна и Брюс Трент жалели его из-за его отца — вот почему его пригласили. «Но у него сейчас такой сложный период; бедняжка Эдмунд...»
Он слышал, словно издалека, добродушную речь Брюса, вроде бы говорившего о том, что дом открыт для всех, милости просим, но как насчет игры? Время убийств, ха-ха, надеюсь, всем весело, не выпить ли нам еще, перед тем как погасить свет?..
Напитки сервировали должным образом, карточки выдали и свет погасили как раз по расписанию. Слышны были шорохи, хихиканье, заглушённые взвизгивания, когда гости наступали друг другу на ноги, озабоченные вопросы, что вообще, ради всевышнего, надо тут делать, и пронзительные голоса девушек, говоривших: «О, Генри, где ты?» и «Держи меня за руку».
Казалось, темнота устремилась на Эдмунда; это была плотная душащая темнота, полная ненавистного шепота... «Но у него сейчас такой сложный период; бедняжка Эдмунд...» «Этот ужасный отец...» «Дадим ему разок повеселиться...»
Эдмунда знобило, хотя в доме было тепло; он не знал, сможет ли когда-нибудь выкинуть из головы слова Марианны. Он чувствовал, что они, подобно кислоте, разъедают его душу.
Он забыл, какой живой может быть темнота в доме и как она может наполняться тайным шепотом и жгучими чувствами. Его отец, все больше уходя в свою собственную ужасную внутреннюю темноту, иногда говорил об этом, и, хотя сейчас старик был почти совсем сумасшедшим, позже Эдмунд осознал, что сам понимает его. Раз или два в эти выходные его отец начинал бормотать что-то о своем прошлом, вылавливая из памяти какие-то воспоминания.
Воспоминания. Когда Эдмунд пересекал холл, фотографии и лица, которые Марианна Трент нашла достаточно интересными и веселыми, чтобы выставить на всеобщее обозрение, появились из окутавшего дом сумрака. Воспоминания. Лукреция фон Вольф и те давно ушедшие чарующие годы. Марианна любила их; она обожала легенду о своей матери, и она всегда пыталась оживить ее, как и говорила Дебора.
Марианна получит хороший урок, если все эти воспоминания будут сегодня уничтожены. Если каждый кусочек и каждая деталь — все вырезки, фотографии, альбомы Лукреции — будут безвозвратно утеряны; это послужит хорошим наказанием самодовольной сучке за то, что она жалела Эдмунда... «Подговорим девочек, чтобы они немного с ним пофлиртовали... Я сказала Брюсу: это всего лишь проявление доброты...»
Его сердце билось с сумасшедшей скоростью, нечеткий свет отбрасывал перед ним его тень; Эдмунд стал подниматься по лестнице на чердак.
Люси послушно пошла спать сразу после восьми часов и лежала, слушая звуки вечеринки, которые смешивались со звуком дождя.
Ей нравилось лежать в постели и слушать, как дождь бьет в окна и стучит по крыше; появлялось чувство тепла, уюта и защищенности. Мама всегда жаловалась, если шел дождь, когда у нее были вечеринки, потому что ей нравилось, когда люди гуляли по саду с напитками в руках, но сегодня она была довольна дождем. Она сказала, что это привнесет в игру, в которую они будут играть чуть позже, соответствующую атмосферу.
Вечеринка была довольно шумной. Были слышны взвизгивания и смех. Люси надеялась, что ее отец не будет петь жутко грубую песню, которую он иногда поет на вечеринках, после того как выпьет слишком много. Все всегда слушают ее со смехом, не в силах подавить его, а мама обычно, полу смущаясь и одновременно полусмеясь вместе со всеми, говорит "О, Брюс".
Но пел папа эту песню или нет, Люси не могла заснуть в таком шуме. Это было не очень важно, потому что завтра суббота и не нужно идти в школу, но Люси уже начинало надоедать просто лежать тут и ничего не делать. Она могла немного почитать книгу, надеясь уснуть, или она могла достать свой альбом для рисования, который можно подпереть коленями, и ее цветные карандаши, или...
Или она могла воспользоваться этим отличным шансом исследовать чердак — она просто обожала это делать, — только мама с папой не любили, когда Люси туда ходила, потому что на чердаке не было электричества. Люси могла зацепиться за что-нибудь в темноте, боялась мама, не говоря уже о винтовой лестнице, откуда вообще легко свалиться.
Но сегодня никто не узнает, если она поднимется наверх, и она вылезла из постели, надела халат и тапочки и на цыпочках пошла по лестничной площадке, стараясь двигаться как можно тише. В это время на чердаке может быть немного страшно, но она всегда может вернуться в свою комнату. Люси прошла через маленькую дверь, не забыв нагнуть голову из-за провисшей дубовой балки, о которую все непременно ударялись лбом, если не нагибали голову. И вот она была на чердаке.
Совсем не страшно. Точно так, как всегда: это будоражащее чувство убранных подальше секретов, запах старого дерева и мебель, отполированная много лет назад средством для полировки, которого сейчас нигде не найдешь. Люси любила все это. Она чувствовала, что везде разбросаны частички прошлого, и, казалось, если хорошенько посмотреть, можно найти их — возможно, внутри старого шкафа, который стоял в углу, или запертыми в одном из ящичков с чайной посудой, или вложенными внутрь швейного столика с шелковым зеленым кармашком у верха, или лежащими под покатой частью крыши в дальнем углу.
Обычно, чтобы смотреть фотографии в альбомах или читать старые журналы, она брала с собой фонарик, который ей подарили на день рождения. Иногда в этих альбомах или журналах оказывалось что-то о ее бабушке, которая была очень интригующей личностью, потому что бабушку Люси окружали большие тайны. Но сегодня Люси не взяла с собой фонарик, поэтому было очень темно и тихо. Казалось, весь остальной дом тоже очень быстро затих. Думать, что это произошло из-за того, что Люси проскользнула через один из этих волшебных порталов, которые ведут тебя в другие миры, оказалось очень приятным, но дом затих совсем не из-за этого. Дом затих оттого, что все играют в какую-то мамину игру.
Люси нашла масляную лампу, которая давала достаточно света. Они пользовались ей, когда отключалось электричество или если водопроводчик поднимался сюда делать что-то, что называлось «починить трубы». К основанию лампы были резинкой прицеплены спички. Люси вообще-то не должна была пользоваться спичками, но она же знала, как пользоваться лампой, и она будет осторожна. Она зажгла спичку и поднесла ее к той части лампы, которая называлась фитиль. Там был стеклянный колпак, который нужно было опустить поверх пламени, чтобы оно ничего не подожгло.
Лампа отбрасывала колеблющиеся желтые пятна света, и это нравилось Люси. Она поставила ее у стены и решила рассмотреть вещи, сложенные под покатой крышей в дальнем углу. Она как раз ползла к коробке старых фотографий — старые фотографии тут были самым лучшим, — когда вдруг услышала звуки у двери, ведущей на чердак. Люси огляделась, потому что казалось, будто кто-то поднялся по винтовой лестнице и очень тихо крался по маленькой лестничной площадке перед дверью. Это могла быть часть маминой игры, хотя мама сказала, что никто не будет подниматься на второй этаж — там была только комната Люси, а весь остальной дом был и так достаточно просторным для гостей. Они повесят небольшую записку внизу у лестницы на второй этаж, чтобы никто не пошел туда, и Люси сможет чувствовать себя в безопасности, когда пойдет спать как обычно.
Наверное, кто бы это ни был снаружи, он просто не заметил записку. Или, может быть, записка упала. Люси была не то чтобы напутана, но это начинало казаться немного страшным. Лампа все еще горела, но Люси закрыла дверь на чердак, когда вошла, и теперь думала, что, кто бы там ни был, он не увидит ее. И вдруг ее сердце испуганно заколотилось, потому что дверь медленно подалась вперед, и на пыльные половицы упала тень. Люси не видела человека: только тень, огромную, странной формы из-за дрожания света от лампы. Люси думала, что тень окажется мамой или папой, которые увидели, что ее нет в комнате, и пришли искать ее, но они не стали бы так пугающе красться, они бы просто вошли и спросили, здесь ли она.
