Она вырывалась, царапая ему лицо, — да, ее руки были словно когти! Но у отца была железная хватка. Они оба боролись и боролись, и, когда показалось, что мама вот-вот вырвется, отец занес сверкающие ножницы над головой и вонзил их глубоко ей в шею. Кровь брызнула так, как будто на полную мощность открыли кран, заливая пол и стены. Мама опустилась на колени с выражением удивления на лице.

Время, казалось, остановилось... Потом послышался хлюпающий звук, и мама упала. Мертва? Да, конечно, она была мертва. Это было ясно с первого взгляда. Казалось, что вокруг внезапно погас свет. Словно в душе что-то оборвалось.

Отец был совершенно спокоен. Невозможно было понять, вернулись ли к нему силы или он боролся с собственной болью. Затем он снова стал прислушиваться. Меня захлестнул ужас. Он крутил головой из стороны в сторону, и ужасающее лицо с двумя влажными, кровоточащими впадинами, казалось, обыскивало комнату. Он все еще держал в руках ножницы! Он вытащил их из маминой шеи. Теперь, убив ее, он искал меня!

Осознание этого парализовало. Отец обезумел от боли, но был все так же хитер и жесток, как и всегда. И он ищет меня, ведь я видел, что он сделал. Если он найдет меня — мне не жить! И тогда я не смогу рассказать людям, что он убийца.

Конечно, не было ничего проще, чем сбежать от слепого убийцы. Про слепцов ходили разные шутки. Но когда тебе восемь лет и когда обе входные двери дома заперты, побег превращается в игру «кошки-мышки». Все начинается с необходимости передвигаться по комнате очень тихо, пытаясь не издавать ни единого звука. Надо было сдерживать дрожь, когда наступаешь в скользкое пятно крови, а затем постараться бесшумно проскользнуть в небольшой темный коридорчик. Услышал ли он меня? Почувствовал ли он движение — возможно, почувствовал сквозняк от открывающейся двери? Да, так и есть — он преследовал меня: вот он, его жуткий силуэт, вырисовывающийся на стене. Он уже начал ощупывать стены, чтобы пробраться к лестнице. Конечно же, он знал все потайные места. Он знал и о чулане под лестницей, и о небольшом пространстве между кухней и комнатой...

Но он больше не мог видеть. У него, наверное, болевой шок, и, конечно, он не сможет искать слишком долго. Так где же будет самое безопасное место для укрытия? Лестница — да, тесный чулан под лестницей. В чулане царил удушающий запах старых вещей... Я могу плотно закрыть дверь и свернуться в клубочек, как будто меня там и нет... Он пройдет мимо двери, ведь он не знает точно, где она, так что там я буду в полной безопасности. Он будет искать путь на кухню, а когда доберется до нее, я смогу по коридору дойти до входной двери, открыть ее и выбраться на улицу...

Входная дверь заперта, а ключи лежали наверху, в спальне на комоде — там, где всегда. Значит, я должен пойти наверх и взять их, затем спуститься и открыть дверь. Паника нарастала, так как, конечно, невозможно было сделать это и остаться непойманным.

Дверь чулана задергалась, и в открытом дверном проеме появилось слепое лицо. Кровь на его щеках еще не высохла, но оба глаза уже стали покрываться коркой. Все это выглядело как в кошмарном сне — эта голова... она выглядела так ужасно, что хотелось сжаться и кричать, но только крик не должен был вырваться наружу, ведь это выдало бы убежище... Меня тут нет. Меня тут нет...

Внезапно, хватая пальцами воздух, в маленькое убежище протянулась рука. Так что пришлось вжаться в стену и затаить дыхание так, чтобы он не услышал... Господи, пожалуйста, не дай ему найти меня... Пожалуйста, не дай ему понять, что я здесь... Плащи зашелестели. Мир сжался до маленького пространства чулана, в котором пахло сыростью. А затем — о спасибо, Господи, спасибо! — голова скрылась, и дверь захлопнулась. Было слышно, как, шаркая, отец спустился по каменным ступенькам, ведущим в кухню.

Я должен был сочувствовать ему, но мне не было его жаль! Не было! И если я смогу подняться наверх и схватить ключи, я смогу тогда выйти и убежать. Да, но куда? Куда бежать?

И снова приступ паники, а затем появился ответ. Как раскрытие тайны, подобно мягкому шелковому шелесту занавеса, пришел ответ, а с ним и чувство глубокого восторга.

«Она живет в месте под названием Момбрей-Фэн, — говорила мама. — Это маленькая деревенька на краю графства Линкольншир. Ты должен пройти лес Рокингем, Торни и Витчфорд. Потом ты увидишь указатель на Викен-Фэн...»

Торни и Витчфорд, лес Рокингем. Дом на болотах. Дом, который назывался «дом священника». Хозяева этого дома сотни лет назад помогли священникам сбежать из Англии. Получится ли найти этот дом? Живет ли все еще там леди из историй? Как давно было послано это письмо с чеком? Месяцы назад? Годы?

И в восьмилетнем возрасте бывают такие моменты, когда мозг может работать четко и ясно, когда проявляется врожденный инстинкт самосохранения. Он проявляется и у взрослых, и у детей с одинаковой силой. Позже придет тоска по маме, которая не должна была умирать, но сейчас существовала лишь одна мысль: остаться здесь, позвать соседей на помощь или позвонить в службу спасения из телефонной будки на углу улицы будет означать, что появятся доктора и полицейские. Предстоят долгие часы расспросов. Мне могут и не поверить и отдать в приют, или под стражу, или в дом предварительного заключения для малолетних преступников. Дети из Педлар-ярда знают, что значит быть отправленными в приют, и они все знают о доме предварительного заключения для малолетних преступников. Если что-нибудь из этого случится со мной, я никогда не увижу дома на болотах, я никогда не увижу леди из историй...

Решение было принято — на самом деле и принимать-то было нечего. Сейчас отец бродил по кухне, и если и был момент попытаться, то только этот. В коридор, по лестнице. Нужно помнить, что две ступеньки скрипят, их надо перешагнуть... Хорошо. Теперь — в спальню, забрать ключи. Опять хорошо. Что насчет денег? Чтобы путешествовать, необходимы деньги. Будет ли считаться кражей, если открыть оловянную шкатулку, которая стояла на комоде, и взять то, что лежало внутри? Но я ничего не могу поделать, даже если это кража. Он все еще ходил внизу, так что время было. В шкатулке было тридцать фунтов. Хватит ли этого для путешествия? Должно хватить. Теперь — школьный рюкзак, чтобы можно было нести вещи, теплое пальто и шерстяные перчатки. Зубная щетка и расческа из ванной, но взять их нужно тихо. Это он поднимается по лестнице? Нет — я по-прежнему в безопасности. Что-нибудь еще? Шкатулка все еще была открыта и стояла на комоде, внутри шкатулки лежал коричневый конверт, в котором мама хранила важные вещи. Документы. Свидетельство о рождении? Иногда просят показать свидетельство о рождении. Лучше его взять.

Свидетельство о рождении было в конверте. Было достаточно аккуратно свернуть его и засунуть в один из карманов рюкзака. Что-нибудь еще из конверта? Письмо с адресом «дома священника»? Мне следует взять его, если оно здесь. Тогда я смогу доказать ей — леди, — что я именно тот, за кого себя выдаю.

Письмо было там, сложено и немного смято, но адрес можно было прочитать. А еще там была фотография — маленький снимок мамы и папы вместе, оба улыбаются прямо в камеру. Но сейчас было совсем другое время — я не хочу когда-либо еще видеть его снова! Но в то же мгновение пришла и другая мысль: взять эту фотографию с собой — это словно взять с собой кусочек мамы. Она выглядит счастливой — я мог бы смотреть на нее и думать о том времени, когда она была счастлива. Фотография отправилась в рюкзак вместе со свидетельством о рождении. Что ж, теперь я готов.

Входную дверь нужно было открыть очень тихо, ключ повернулся беззвучно, и я мягко прошептал: «Ты на свободе!»

В это время суток на улице никого не было, так что было просто добежать до телефонной будки. В Й отвратительно пахло, но, по крайней мере, она Н была разрушена, как большинство телефонных будок в наше время. Набрать 999 и спросить «скорую помощь». И не стоит волноваться, что голос дробит, — они ожидают услышать панику в голосе ребенка.