— Но вообще-то это место преступления, — недовольно, хоть и без особого рвения напомнил констебль, — а эти ножницы — предполагаемое орудие преступления.

— Но это еще и орудие труда, — возразил вошедший, — моего труда. Видите ли, я садовник, и без этих ножниц я не могу работать.

— Полно вам, сэр, — примирительно молвил Уотс Лохмис, — еще не факт, что ножницы — орудие преступления. Зато факт, что без них этому джентльмену… как вас, кстати?

— Джек. Джек Риппер, — скромно, но с достоинством представился садовник, — я работаю в этом поместье.

— Это мы уж заметили, — проворчал констебль, — интересная, кстати, у вас фамилия: похожа на «ripper» — потрошитель.

— Или на RIP, — не преминул подхватить и детектив Лохмис, — Rest In Peace, «покойся с миром».

— На самом деле это не фамилия, а прозвище, — еще более скромным и смиренным тоном возразил Джек, — я получил его в Уайтчепеле… на стажировке. За свой стиль работы… да. Ну так что? Могу я забрать свои ножницы?

— Разумеется, — сыщик с готовностью вручил их садовнику, не обращая ни малейшего внимания на констебля — на его стремительно мрачнеющее лицо и скрежет зубов.

Получив желаемое, садовник Джек немедленно удалился.

— Все-таки зря вы это сделали, — сказал констебль, — рабочий инструмент этого малого на месте преступления — чем не повод для подозрений? Да и натоптал здесь опять же… свинья такая.

— Не мешайте расследованию, — неожиданно резко одернул его Лохмис, — детектив здесь я, и я решаю, кто под подозрением, а кто — нет. К тому же натоптано здесь было и до него; видите, сколько грязи?

— Ага. И следы — не отличить, какие от убийцы, а какие от этого… садовника.

Сие ехидное замечание детектив Лохмис проигнорировал… как, впрочем, он делал всегда, едва заходила речь хоть о малейшей зацепке. Такова уж была «изюминка», если угодно — метода этого сыщика, выделявшая его из серой массы профессионалов.

— Ну, и как успехи? Есть уже версии? — это на место преступления пожаловал сам инспектор Джон Трейдлз из Скотланд-Ярда. И, движимый собственной суетливостью, вместо «доброго дня» сразу начал с расспросов.

— Обозначен круг подозреваемых, — с важным видом отвечал Лохмис, — повар, парикмахер… еще, возможно, кухарка и мясник. Ах, да: еще под подозрением любой из прислуги, кто ходит в грязной обуви.

— В грязной обуви? — переспросил Трейдлз и немедленно сделал соответствующую пометку в небольшой тетрадке, которую всегда таскал с собой, — здешний садовник, например… Хорошо, а как насчет улик?

— Улик? Улик? — последний вопрос изрядно взволновал детектива Лохмиса, и он принялся бестолково озираться, пытаясь выхватить из обстановки гостиной хотя бы что-нибудь, что могло сойти за улику.

Но, увы! Состояние сыщика нимало не способствовало цепкости взгляда и сообразительности. Оставалось уповать лишь на чудо, на счастливую случайность, на удачу, проще говоря. И удача все-таки улыбнулась Уотсу Лохмису.

— Есть! — воскликнул он и, подскочив к тумбочке, подобрал лежащий возле нее клочок бумаги. При этом детектив (конечно же) успел запнуться о табуретку и слегка смазать ногой меловой контур тела миссис Клушин. Однако ж оно того стоило: клочок бумаги оказался запиской.

— Ну? И что там? — нетерпеливо вопрошал инспектор Трейдлз, с трепетом взирая на то, как Лохмис разглядывает единственную улику.

— Анна, умри, сука! — прочел сыщик, — и подпись: Джек.

— Имя миссис Клушин как раз Анна, — заметил Джон Трейдлз.

— Угу, — флегматично отозвался констебль, — а имя убийцы — совсем как у здешнего садовника. Опять же прозвище его…

— Всего лишь совпадение, — парировал Лохмис с твердокаменной уверенностью.

— А не многовато ли подозрений, детектив? — не сдавался констебль, — ножницы, имя, своеобразное прозвище?

— Грязная обувь опять же, — поддержал младшего коллегу Трейдлз.

— Не забывайте, кто здесь детектив, — продолжал упорствовать Лохмис, — каждый должен заниматься своим делом. И вообще, если вы профессионалы, то должны знать: домыслы и догадки ценности для расследования не представляют.

Последний пассаж был не столь уж далек от истины: едва ли даже в огромном Лондоне нашелся бы судья, способный упрятать за решетку лишь на основании догадок и домыслов. И особенно в отсутствие орудия преступления.

— Как хотите, — Трейдлз изо всех сил пытался сохранять спокойствие, — только все равно мне непонятно, отчего вы так упорно отвергаете версию о виновности садовника.

— А я не отвергаю, — заметил Лохмис, — я лишь считаю ее одной из многих. И в данный момент ищу к ней зацепку.

— И как?

— Возможно, я не прав. Возможно, это очень сомнительно и напрасно. Только вот…

Детектив сделал паузу, а затем перешел на зловещий шепот.

— …что-то я никогда не слышал, чтобы садовники проходили ста-жи-ро-вку.

Все это время садовник Джек наблюдал за происходящим в гостиной через окно — благо, располагалась эта гостиная на первом этаже особняка семейства Клушин. Ход расследования внушал ему оптимизм, отчего лицо Джека помимо его воли расплылось в ехидной ухмылке… которую как ветром сдуло, когда он услышал последнюю фразу.

Итак, будет ли изобличен садовник-убийца по имени Джек? Что заставило его убить миссис Клушин? И за что именно садовник получил свое прозвище?

Обо всем этом вы… ни за какие коврижки не узнаете из следующей серии: «Чисто конкретно русское в натуре убийство или у комиссара мигрень».

23 мая 2012 г.

Едва он переступил порог — и следом, невидимым, но таким ощутимо густым облаком в таверну вползла тишина. Разом смолк веселый гомон, перемежаемый пьяным смехом, и даже забредший на огонек менестрель оборвал свою песню. Сразу несколько тревожных взглядов впились в вошедшего: человека в черном плаще и с увесистым посохом в руках. Но еще больше гостей, напротив, отвело глаза со смешанным чувством тревоги и омерзения.

Всем здесь было ясно, что явился этот мрачный гость совсем не к добру. Всем… кроме, как ни странно, самого держателя таверны.

— Чего изволите, добрый человек? — вежливо поинтересовался тот, когда Эрвин вплотную подошел к дубовой стойке.

Вздохнув и про себя усмехнувшись над его благодушием, Эрвин откинул капюшон плаща, явив взору собеседника совершенно лысый череп, обтянутый сухой бледной кожей. Ну и, конечно же, татуировку, украшавшую лоб: изображение паука — эмблему некромантского цеха.

— Ну, насчет «доброго человека» ты, я думаю, обознался… добрый человек, — подчеркнуто мягко, но с ноткой сарказма отвечал Эрвин, — но вот от горячего ужина не откажусь… даже я.

Позволить себе большего он, по правде говоря, и не мог. С другой стороны, не голод и жажда привели Эрвина под эту гостеприимную крышу — во всяком случае, не только они. И уж точно не двигало им стремление расстаться с содержимым кошелька, весело проведя время. Совсем наоборот.

Да, ремесло некроманта не пользовалось в народе почетом и уважением, как не снискал оного и труд, к примеру, золотаря или палача. Вдобавок, даже сама внешность таких как Эрвин вызывала у окружающих суеверный страх и притягивала к себе целую свору жутких слухов. По одному из них (наиболее известному) некроманты сами поднимали из могил мертвецов, после чего вымогали деньги с их жертв. Еще собратья Эрвина по цеху разносили-де по городам и весям чуму, воровали детей для изуверских опытов, да и вообще принадлежали к миру живых постольку поскольку.

Последнее, кстати, не было далеко от истины.

Но при всем при этом, именно малопочтенный и неблагодарный труд редко остается невостребованным — лишь потому, что даже грязной работой заниматься, хоть кто-то, но должен, а вот желающих находилось мало. Так что Эрвин мог быть уверен: очередное задание (и очередной заработок) сами придут к нему, нужно только подождать. Что некромант и делал, сидя за столиком в углу и неспешно поедая кашу из глубокой деревянной миски.