— Двести штук, — пробормотал я, поняв его более чем прозрачный намек, — что для вас какие-то двести штук?

— А вы кто по образованию, Марков? — неожиданно поинтересовался Валентин Вениаминович, — вы ведь наверняка образованный человек?

— Разумеется, — не стал скрывать я, — информатик. Компьютерщик.

— Да? Так какого хрена вы возомнили себя специалистом по подсчету денег в чужих карманах? — хозяин кабинета угрожающе зашипел, — для этого существует «Налоговая». А ставить вопрос так — не в вашей компетенции.

— Понял, — вздохнул я, — и что теперь? Вы меня пристрелите? Или мы сможем договориться?

— О! — радостно воскликнул Подбельский, поднимая вверх указательный палец, — не просто сможем… Я очень надеюсь… на последний вариант. Так что не буду томить вас, а сразу назову свои условия. Вы, Марков, показались мне вполне толковым специалистом… в своей области. Во всяком случае, в банке, где я храню свои накопления, этот случай — первый и, надеюсь, единственный. А я, да будет вам известно, привык не убивать талантов и гением. Я привык их использовать.

— Хотите, чтоб я работал на вас? — предположил я, — отлавливал таких же смышленых?

— И да, и нет. Отлавливать смышленых у меня есть кому, — Валентин Вениаминович указал на мордоворотов, неподвижными истуканами застывших у выхода, — а дело у меня к вам следующее. Не могли бы вы то же самое, что проделали со мной, провернуть… кое с кем другим. С одним банком, и на большую сумму.

— Чтобы банк лопнул, вкладчики потеряли свои деньги…

— …его активы обесценились, а я бы купил его по дешевке, — закончил «логическую цепочку» Подбельский, — лично меня интересуют только последние два пункта. Соответственно, и вас — тоже.

— Не думаю, — произнес я мрачно.

— Что ж, — Валентин Вениаминович картинно вздохнул, — придется рассмотреть другие варианты. Вы отдадите мне деньги, Марков.

— Да на здоровье! Можем хоть сейчас к банкомату съездить, — поспешно согласился я, решив, что жизнь дороже. Однако, натолкнувшись на холодный жабий взгляд Подбельского, я понял, что не отделаюсь так просто.

— Возможно, вы не поняли меня, — произнес он сухо, — я сказал: «отдадите», а не «вернете». Вернуть вы мне можете от силы двести штук. А отдать требуется пятьсот.

— Чего? — вскричал я, — да это же грабеж!

От моего крика истуканы у выхода ожили и решительным шагом направились ко мне. Их остановил лишь небрежный жест хозяина кабинета.

— Грабеж! — передразнил он меня, — кто бы говорил! Или, по-вашему, у меня можно занимать без спроса и без процентов?

— Но у меня нет таких денег, — развел я руками.

— Зато… готов поспорить, что у вас есть органы. В которых очень нуждаются тяжелобольные люди. И которые согласны выложить…

— Хватит, — резко перебил я, — ладно, считайте, что вы меня убедили. Но есть одна проблема… профессионального плана. Как бы вам объяснить… в общем, программа… которой я снял у вас деньги… она сыровата. Сегодня… то есть, вчера, был лишь пробный запуск. Я не особенно рассчитывал на успех.

— Да-а-а! — протянул Подбельский, — и сколько же вам нужно времени, чтобы довести программу до ума? Или, хотя бы до способности… выполнить мою задачу?

— Сорок восемь часов, — произнес я уверено, ничем не намекая, что срок назван произвольно. Ибо оставаться больше в этой жизни я не собирался. Рука нащупала визитку Почтальона в кармане брюк.

Не думаю, что вы последний раз ко мне обращаетесь.

Что ж, первый блин всегда комом. Попробую еще раз.

— Сорок восемь, значит, — протянул Валентин Вениаминович, словно пережевывая цифру в зубах, — ладно. Сорок восемь, так сорок восемь. Мои люди отвезут вас на прежнее место. Работайте, Марков, доводите до ума, и… не пытайтесь сбежать. За границу или еще куда…

Если бы он знал, куда я собираюсь бежать!

— Одна маленькая просьба, — сказал я вслух, — можно меня отвезут… на почту? Адрес я скажу.

— Мне нужен Почтальон. Где я могу его найти?

Голос дрожал от волнения. С полминуты я ожидал, что меня попросят уточнить, о каком именно работнике почты идет речь. Или, того хуже, посоветуют «пойти проспаться», приняв во внимание мою внешность и сделав соответствующие выводы. Но пожилая вахтерша молча оглядела протянутую мной визитку сквозь толстые роговые очки, а затем, сухим и скучным голосом, сообщила:

— Пройдете в конец коридора, там увидите…

Что именно я должен был «увидеть» в конце коридора, вахтерша не уточнила, а, снова замолчав, вернулась к чтению газеты — той, от которой ее отвлек мой приход. Поняв, что большего здесь не добиться, я повернул старый никелированный турникет и прошел внутрь.

А достигнув конца длинного, узкого и давно не крашеного, коридора, я нашел того, кто мне нужен. Старичок стоял у стены и беседовал с незнакомой мне женщиной. То есть, «беседой» их общение можно было назвать только со стороны Почтальона; что касается его посетительницы, то она была на грани истерики. И потому стеснялась в выражениях не больше, чем грузчики на работе.

— Ну почему, епэрэсэтэ? — как раз воскликнула она, когда я подходил, и голос показался мне смутно знакомым. А вот старичка эти излияния тронули не больше, чем ветер — скалу. Он стоял, спокойно и сдержанно улыбаясь, и, тем самым, напоминал идола, посвященного какому-нибудь языческому божку, считающемуся добрым. Дескать, доброта добротой, улыбка улыбкой, но не забывайте, что я — из камня. Или из дерева, также не склонного к состраданию.

— Вы правила читали? — спокойно спросил Почтальон.

— Ну, разумеется, мать твою! — голосовые связки женщины все-таки выпросили себе отдыха, однако лексикон по-прежнему не отличался изысканностью.

— В таком случае, вы должны знать, что ваше письмо отправлено быть не может, — подытожил старичок, давая понять, что разговор окончен. Не то простонав, не то взвизгнув, женщина подняла сжимающуюся в кулак руку, однако, почти сразу опустила. И, повернувшись ко мне лицом, а к Почтальону… другим местом, торопливо зашагала прочь. Громко стуча каблуками по цементному полу.

По лицу я сразу узнал эту крикливую особу. В другой жизни она была моей женой.

— А, здравствуйте, Владимир Олегович! — заметил и радушно поприветствовал меня Почтальон, — вы видели? Как дети, честное слово! Она бы еще на солнце руку подняла. Или море вздумала высечь.

— И вы не болейте, — ответил я, ничуть не удивившись, что он знаем мое имя и отчество, — вы оказались правы. Я действительно вынужден снова к вам обратиться. Надеюсь, мне вы не откажете? Как…

— Ну что вы! — старичок понял, о ком идет речь и счел нужным внести ясность, — вы мне кажетесь разумным человеком… в отличие от этих…

Он небрежно махнул рукой вслед моей несостоявшейся супруге и продолжил — с ноткой презрения:

— Злоупотребленцы. Так я их называю… Один в клубе потратился приглянувшейся девке… на это… то ли Хамура, то ли Мацуни…

— Махито? — догадался я и старичок кивнул.

— А хоть бы и… оно. Потратился, а у него ничего не выгорело. Решил, видите ли, предупредить себя, чтоб на эту девку не тратился, а попытался с другой. Или какой-нибудь пьянчуга: смешал водку с пивом, наутро голова раскалывается, вот и захотелось этому пьянчуге самому себе письмо черкнуть. Мол, не мешай водку с пивом, лучше коньяк с чаем… А кто-то вдрызг в казино проигрался. Поставил на черное, а выиграло красное. И вот этот игрун приходит ко мне и сует записку. Про то, что нужно ставить на красное и сорвать Джека с потом. Ха! Проливать пот ему, видите ли, не хочется, а вот сорвать — пожалуйста! Такие письма мало того что почту перегружают — они еще и не помогают людям, которые их пишут. Лишь потакают их вредным привычкам.

— А с той женщиной — что? — поинтересовался я, — если не секрет? Просто она была моей женой… в другой жизни.

— Вот как! Ну, тогда действительно — «не секрет». Вложилась в одни акции, а надо было в другие. Вот и прогорела.

— На бирже играет, — не спросил, а прокомментировал я с чувством легкого злорадства, — значит, это тоже — «вредная привычка»?