— Почитываете? — бросил Сударев вернувшемуся Клебановскому.

— Э, нет, — возразил тот с чем-то вроде усмешки, — изучаю! Как же, без этого нельзя, не обойдешься. Авторитета не будет. На работе — политкружок. Приходится готовиться. Заглядываем в источники, подковываемся цитатами. Я активист, делаю доклады, когда доходит очередь. А вы говорите — пью, — кольнул он Сударева. — Пьян да умен — два угодья в нем.

Холодно, без выражения, взглянул Сударев на Клебановского, который, не выпуская из рук принесенного постельного белья, ответил на взгляд гостя чуть заметной усмешечкой: знай, мол, наших… Он совершенно оправился от пережитых волнений, и Судареву показалось, что в выражении лица хозяина было даже что-то вызывающее.

— Так, так. Это хорошо, — одобрил Сударев занятия Клебановского. Бросив на этажерку кепку, он уселся на свободный стул.

Когда хозяин застелил постель, гость сбросил пиджак, развязал цветной шелковый галстук, расстегнул сорочку и стащил ее.

— Дайте умыться!.. — сказал он, нарочито избрав форму приказа.

Нагнувшись в сенях над тазом — он отказался мыться над грязной раковиной водопровода в доме, — Сударев крепко тер и мылил толстую шею, мохнатые плечи и сильные руки, тоже густо заросшие волосами. Сударев принадлежал к числу тех относительно низкорослых мужчин, которые сразу выигрывают, раздевшись: мощное телосложение атлета заставляет забыть недостаток роста.

Клебановский подавал воду гостю и то и дело бегал к крану с пустым кувшином. Кончив мыться и крепко растирая тело полотенцем, Сударев сказал:

— Вечером нужно будет сходить за вещами. На вокзал.

Клебановский смолчал. Сударев остановился в первой комнате и спросил:

— А где вы обычно сами спите?

— Там. — И Клебановский указал на комнату, отведенную гостю. — Уступил вам мою спальню по долгу хозяина, — добавил он с некоторым достоинством.

— А это вам зачем? — Сударев указал на картины.

— Люблю, — ответил Клебановский. — Надо же человеку что-то любить. Вот собираю по случаю. Удается взять недорого — беру.

— Но это дорогие картины, странно видеть их у вас, — заметил Сударев.

— Э, пустое. Никто в них не понимает. Вы первый заметили, — оправдался Клебановский. — Другие просто говорят — развесил картинок, чтобы клопов разводить.

— Да-да, — неопределенно протянул Сударев.

Они вошли в комнату, приготовленную для гостя. Клебановский остановился у двери.

Усевшись на кровать, Сударев сказал:

— Вот что, дорогой мой и почтенный товарищ! Память у вас плохая.

— С чего вы взяли. Разве можно забыть… — с раздражением и с тоской ответил Клебановский.

— А вот вижу. Вы начинаете забывать. И забываетесь!

— Ничего я не забыл! — резко возразил Клебановский.

— Врете! — возвысил голос Сударев. — Увертываетесь? Ах, так! Ну, я вам напомню… Да садитесь же! Чего вы торчите столбом, как тогда, в калитке?

И Сударев начал говорить, слегка подавшись к усевшемуся против него Клебановскому:

— Вы служили немцам, и, насколько мне известно, достаточно хорошо служили, — Сударев медленно и как-то особенно четко произносил слова. — В момент окончания войны вы сумели оказаться — это было в апреле, помните? — вне занятой коммунистами зоны. Это было разумно, а? По соглашению вас могли бы выдать коммунистам, но не выдали. А если бы вас выдали? А? Что? — И Сударев взял себя руками за горло.

Клебановский взглянул на него и отвел глаза. Удовлетворившись легким успехом, Сударев продолжал рассчитанно тихим, но тем более внушительным голосом. Слова падали костяными шарами:

— Словом, вам позволили жить. Можно сказать, что вы второй раз родились на свет. Затем вам дали другое имя и перебросили в Россию. Там не слишком хорошо, но вы работали. В дальнейшем, когда в силу ваших же ошибок и неловкостей положение начало осложняться, вас опять спасли. Из вас сделали Клебановского и дали вам возможность покинуть центральные области. Так вы третий раз родились на свет. Что? Не так?.. Здесь вы живете четыре года. Живете спокойно. Когда вы служили немцам, вы не жили так спокойно… Что?

Сударев сделал длинную паузу. В маленьком домике на окраине маленького степного городка стояла густая, вязкая тишина. Снаружи доносилась возня воробьев на оконном наличнике. В кухне жирно и тревожно гудела синяя трупная муха. Привлеченная запахом объедков, она залетела в дом и попала в паутину. Она то замолкала, теряя силы, то опять начинала рваться и гудеть, раскачивая липкую сеть.

Сударев продолжал:

— Вы же знаете — только мы можем прикрывать ваш след. Да, достаточно нам отнять руку… — Он не закончил фразу.

На кухне муха, издав последнее отчаянное жужжание, смолкла. Только неугомонные воробьи продолжали ссориться за окном.

— Дайте-ка руку!.. — приказал Сударев.

Он сжал кисть Клебановского в мощном кулаке. Несколько секунд Клебановский выдерживал состязание, потом сдал. Сударев продолжал жать, пока хозяин не скорчился от боли.

— Спился! Опух! Обессилел, скотина! — грубо крикнул Сударев. — Зачем вас сюда послали? Что за информацию вы даете! Почти все есть в газетах, а то, что вы добавляете, — скучно, недостоверно. У вас плохие связи с железной дорогой, ее работу вы освещаете кое-как. Почти ничего о промышленности. Мало о сельском хозяйстве. Вы бездельничали больше двух лет. А сколько у вас людей? Вы еще покажете их мне! Хорошо ли вы изучили окрестности, степь?

— Это вы можете проверить, — мрачно ответил Клебановский. — Убедитесь, как свой двор, ей богу! — Он прижал руку к груди.

— Это я сам увижу. Теперь идите. И советую вам хорошенько подумать.

Клебановский встал. Его полное лицо как-то сразу осунулось, похудело. Неуверенным голосом он спросил Сударева:

— Можно вам задать один вопрос?

— Какой?

— Скоро будет война?

— Х-м! Зачем вам это?

— А как же. Хочется знать. Или — или. Скорее бы все начиналось.

— Ну, знаете ли! — Сударев покачал головой. — Вы совершенно одурели. Какое вам дело? Вы что — сделались от безделья политиканом? Идите, делайте свое дело, старайтесь получше исполнять приказания и запомните: работник не должен лезть в хозяйские дела!

Клебановский вышел. Разговор с Сударевым отлично подхлестнул его. Стараясь не шуметь, он энергично принялся за уборку и быстро покончил с ней.

Приведя все в порядок, Клебановский достал в холодной кладовке кусок мяса. Чтобы собаки были злее, их нужно кормить сырым мясом.

Когда Клебановский показался на крыльце, пес напряженно вскочил и насторожил уши. Хозяин бросил бараний бок с торчащими костями. Бурый наступил на мясо лапой и заворчал на хозяина.

Точно так же относился дальний дикий предок Бурого к свирепому вожаку хищной стаи. Каждый зверь должен уметь разумно подчиняться тому, кто обладает самыми сильными лапами, самым крепким хребтом и самыми длинными клыками. Но когда на зуб попался кусок еды — это частное дело. Таков волчий закон. Клебановский понимал своего сторожа и не обижался на него.

Какой тяжелый день!.. Не получая никаких известий в течение целого года, Клебановский позволил себе нечто вроде мечты — его забыли. Возможная вещь. Несколько провалов, разрыв цепочки — и он остался один. Сегодня Клебановский собирался зайти в один домик. Предлог он изобрел, а истинной целью было взглянуть на картину. По слуху — что-то настоящее, в чем хозяева не смыслили. Клебановский на самом деле ценил живопись. Любил он и бродить в степи — он не солгал Судареву. Искусство и природа дают забвение.

Ничего, видно, теперь не поделаешь. И Клебановский подумал, что не зря Сударев приехал в воскресенье, да еще с утра: чтобы наверняка застать его дома.

На тихий степной городок начали опускаться первые сумерки. Клебановский медленно приоткрывал дверь в комнату, где спал гость. Он осторожно нажимал на ручку, но дрянная дверь нудно заныла на перекошенных немазаных петлях. Клебановский поморщился, однако же просунулся в щель.