Нет, это — дальнее, это — будущий год. Не стоит пока думать. На ближайшее будущее Сударев предвидел ликвидацию «опорного пункта» в степном городке.

Правда, отъезд на охоту всей его группы был организован с должными и обязательными предосторожностями.

Однако, маленький городок — это не большой город: люди слишком знают один другого. Дружеские связи между Клебановским, Фигурновым, Махмет-оглы и Хрипуновым известны. Если бы исчез один Махмет-оглы… Через какое-то время исчезновением двух друзей из четверых заинтересуются. Это сенсация маленького городка. Начнутся разговоры, поиски, воспоминания. Кто-то скажет, что видел всех четверых вечером в субботу на вокзале. Будут расспросы, следствие.

Вспомнится и его приезд к Клебановскому. Видели же соседи — он жил у Клебановского неделю. Его паспорт побывал на прописке. Глупая осторожность Клебановского, пуганая ворона. Не следовало соглашаться, давать паспорт.

Тень надвинется не сразу, но, надвинувшись, будет сгущаться: исчезновение сразу двоих людей не шутка, следователь начнет создавать гипотезы. Пока же еще есть время, Клебановскому и Хрипунову можно будет исчезнуть без спешки. Хрипунова следует обеспечить документами. Куда его послать?

Дремля, Сударев строил планы… А завтра нужно разойтись в разные стороны, возвращаться по одному и через разные пункты.

…Клебановский спал некрепко. Неудобства ночлега его совсем не беспокоили — он по призванию любил бродяжить на вольном воздухе. Хмель у Клебановского был тяжелый, грустный, к вину тянуло, а забвения не было. Забвение себя и всего приходило в одиночестве степи, леса. Какой-то частицей души Клебановский сохранил способность прикасаться к природе; часами, сутками умел развлекаться мелочью на первый взгляд — шумом ветра в ушах, рябью на чистом озере, шорохом камыша. Это называется слушать, как растет трава. Он думал — о нем забыли. Приезд Сударева перевернул спокойную жизнь.

Клебановский понимал, что придется опять бежать и еще раз менять кожу. Домик необходимо просто бросить: спешная продажа вызовет подозрения. Клебановский прижился, уезжать не хотелось. Дом стоил денег. Не рискнуть ли — и продать? Это зависело от Сударева — как прикажет, так и придется сделать.

Клебановскому все мерещился портфель Сударева. Там есть много сверх четырех долей. Документы? Клебановскому хотелось достать вольные документы с именем, которого не знал бы Сударев. Долой усы, волосы на голове можно вывести или подкрасить. Никто из жителей степного городка, привыкших к физиономии Клебановского, даже сам Сударев, не узнает его. Уехать в глушь, поближе к хорошим, привольным местам. Для начала можно на любой большой станции завербоваться на стройку, на завод. Простым рабочим даже…

Он хотел исчезнуть. Войны не будет — предстоит бесконечный риск, риск, риск. До самой смерти? Нет, довольно! Сударев сказал бы — готовься, война. А если и будет война — еще неизвестно, что из нее получится. Верил же Клебановский в победу Гитлера, как верил! Считал последними дураками мысливших иначе, а что вышло? Уйти в нору, исчезнуть, стереться, как старинный пятак.

…Проснувшись в сотый раз, Сударев посмотрел на часы. Костер горел так плохо, что пришлось чиркнуть спичкой. Судареву казалось — он не спал ни минуты. Нужно еще раз попытаться заснуть. Завтра, нет — сегодня тяжелый день: идти и идти, без дороги…

Лежа на спине с заложенными под голову руками, Сударев открыл глаза. Он увидел над собой бледный матовый полог.

Туман стоял высоко, редел, но свет был еще молочный, без лучей, хотя солнце, кажется, уже взошло или сейчас взойдет.

— Пора вставать, Клебановский, — услышал Сударев тихий голос Хрипунова.

— Я уж давно не сплю… — так же тихо ответил Клебановский. — Хорошо-то как! — добавил он после паузы.

С воды донесся голос какой-то дикой птицы: «Чрр» или «Хрр».

С резким характерным шумом крыльев и плеском где-то вблизи с озера сорвалась большая стая, точно чем-то испуганная.

Сударев лениво повернулся на бок. Около костра стоял Хрипунов и грел руки над кучкой углей, образовавшейся за ночь. Хрипунов надел слишком большие для него сапоги Махмет-оглы. Судареву вспомнилось, как Хрипунов по-хозяйски стащил с трупа новые сапоги и прибавил их к своему тяжелому грузу, несмотря на насмешки Фигурнова. Этот спокойный и довольно образованный человек был, как видно, цепок к имуществу. Можно не опасаться, что он выдаст себя кутежами и бессмысленными покупками, как выдал бы Фигурнов… Сапоги ему пригодились…

Была уже видна вся поляна, выбранная для ночлега. В кустах клубился туман. Из него высовывались ветки ивняка с удлиненными, темными от росы листиками, вяло висевшими на черных отростках. Утро предвещало ясный, хороший день.

Клебановский присел, опустившись на пятки. Видя, что Сударев не спит, он обратился к Хрипунову полным голосом:

— Рядом сидели! — Клебановский указал в сторону озера. — Можно было б достать на обед. Да ни черта не видать в тумане! А ведь придется кое-чего нам набить — для маскировки хоть… Ты бы вот что, флибустьер: сходил бы за свежей водой — чаю вскипятим.

Хрипунов не ответил. Он вглядывался в ту сторону, где только что взлетели гуси или казарки.

Три дня преследования, три дня скрытного наблюдения научили Алонова помнить — каждое его движение, положение тела, место, которое сейчас занимает на небе солнце, — все должно быть рассчитанным, ничто не может быть случайным.

Он следил, сохраняя полную неподвижность, за гибелью в трясине бандита Фигурнова и за подло лицемерным поведением его сообщников. И он ни на минуту не забывал, что отражение солнечных лучей от стекол бинокля может выдать его, что от движения солнца тени защищающих его кустов меняют место. Наливающиеся кровью комары на шее, руках и лице не мешали. Краем окуляра он раздавил комара, устроившегося на скуле.

Алонов не только смотрел и запоминал — он наблюдал, делал выводы. Грубая, вульгарная брань погибающего бандита, тусклые, невыразительные голоса его сотоварищей… А разведка трясины, произведенная Хрипуновым, его падение, его бег на четвереньках…

Исподволь, с первой встречи, бандиты повествовали Алонову о себе действиями. Казалось, находка кубышек саранчи была завершением — дальше идти некуда. Нет, оказывается, можно продолжить рассказ… Теперь гибель одного подчеркивается обнаженным бесстыдством других.

Алонов решил, что враги сами по себе, как личности, были хуже саранчи, которую сеяли сегодня, страшнее и злее чумы, тифа, холеры, которые будут посеяны завтра этими же руками. Увлекаясь минутой, Алонов делал врагов цельнее и сильнее, чем они были на самом деле, но это ему не мешало. Может быть, помогало.

Враги наступали, нападали. Они были уверены в себе. Они кричали о деньгах, полученных за преступление. Не обманываясь, Алонов понимал, что не в одних деньгах здесь дело, даже, может быть, совсем не в деньгах.

В глубине страны, в безлюдной степи, в тысячах километров от границ лег фронт. Не было объявления войны. Не было пушек, самолетов, танков, армий — а фронт был…

Солнце зашло. Пришла четвертая ночь после первой встречи Алонова с врагами. Это были всё разные ночи. Предыдущая, у родника на краю ковыльного плато, была самой спокойной. Алонов думал, что бандиты обкрадывают степь. Он хотел узнать, что они похищают, что делают. Замыслы врагов оказались иными — куда более сложными, нечеловечески злобного размаха.

Прожитый день заслонил предыдущие. День, который наступит после этой ночи, тоже будет другим. Будет бой. И в этом бою нужно победить.

Алонов спрашивал себя, может ли он надеяться на дальнейшую удачу, повторяя одни и те же приемы: они идут, он прячется, следит, выжидает… Сколько времени удастся ему следить за бандитами, не попадаясь им на глаза?