— Что, Клебановский, не хотите узнавать? — спросил Сударев.

Хозяин заморгал. Явно не связывая, как говорится, концы с концами, он издал какой-то невнятный звук, точно подавился, и поспешно согласился с нежданным гостем:

— Да, не узнал… не узнаю…

Видя, что Клебановский не двигается с места, Сударев сказал негромким голосом, но очень решительно и строго:

— Что же вы торчите? Пойдем в дом. Там вы меня узнаете!

— Сейчас, сию минуту! — заторопился Клебановский. — Конечно, войдите. — Его лицо беспрестанно меняло выражение. Казалось, он только что проснулся.

Сударев переступил через порог. Большая лохматая собака с рычанием кинулась на незнакомого человека. Сударев как-то особенно быстро принял оборонительную позу: он собирался, используя портфель как щит, схватить пса под нижнюю челюсть. Но Клебановский успел взять злющего сторожа за ошейник.

— Черт бы вас взял с вашей собакой! Да уймите же вы ее! Вы весь город переполошите! — со злостью выговорил Сударев.

— Ничего, ничего. Не беспокойтесь, я его сейчас… Ничего, — задыхающимся голосом повторял хозяин, оттаскивая пса в угол двора.

— Спокойно! — кричал он на собаку, с трудом продевая карабин толстой цепи в кольцо ошейника. — Тебе говорят! Ложись! Тубо!

Крупный волкодав лег. Из его горла продолжало рваться рокочущее, грозное рычание.

Клебановский вернулся к стоящему среди двора Судареву. Возня с собакой, как видно, дала Клебановскому время прийти в себя. Среднего роста, полный, но ловкий в движениях до юркости, с мелкими чертами чуть подпухшего лица, он остановился перед Сударевым, потрагивая пальцами растрепанные усы. Проведя рукой по взъерошенным волосам, Клебановский догадался пригласить:

— Что ж, пойдемте в дом.

Домишко был маленький, под крашенной зеленью железной крышей. Крылечко с тремя ступенями под навесом вело к крепкой двери. Створка была распахнута, показывая свою внутреннюю часть, обитую парусиной, хозяйственно прикрывавшей толстый слой кошмы или войлока.

Передний двор отделялся низким частоколом от густого, заросшего сада. Приземистое жилое строение одной своей стеной почти примыкало к уличному забору, — оставался узкий проход, пригодный для четвероногого сторожа. Рамы выходивших во двор трех маленьких окон были закрыты, но створки ставен откинуты.

Сопровождаемый хозяином, Сударев попал в сенцы, оттуда в дом. Он оказался в комнате, служившей и кухней, так как направо высилась объемистая русская печь.

Большой стол, занимавший центр комнаты, был заставлен грязной посудой, завален хлебными огрызками, рыбьими и говяжьими костями, дынными и арбузными корками с воткнутыми в них окурками. Немало грязи и окурков валялось на полу. Пустые водочные, пивные и винные бутылки, несколько стульев, расставленных в совершенном беспорядке, и простой работы буфет у стены довершали убранство комнаты.

Разительным контрастом были три картины на стене: одна, маслом, представляла собой очень неплохую копию «Сикстинской мадонны», выполненную, надо думать, в прошлом веке; вторая, датируемая той же эпохой, была не менее качественной копией «Острова мертвых» Бёклина; третья, нежная акварель морского берега, была, вероятно, современным произведением. Все три картины были в хороших, дорогих рамах.

Взглянув на картины, Сударев невольно хмыкнул и посмотрел на Клебановского с некоторым удивлением. А Клебановский, между тем, исполнял обязанности хозяина:

— Вот там у меня еще две комнатки есть. А живу один. Просторно, как видите.

Сударев молчал, предоставляя Клебановскому высказываться. Прием отнюдь не новый, но не теряющий от этого выгоды.

— Вы ведь с дальней дороги, — продолжал Клебановский после паузы. — Так вы бы прилегли, отдохнули. Право, прилягте, у меня тихо. А я тем временем порядок бы навел. Нынче я заспался.

Вероятно, Клебановскому хотелось оттянуть хотя бы ненадолго предстоящий разговор.

— Я вам мигом приготовлю чистую постельку, — убеждал он молчавшего Сударева.

— Вы что же, так здесь и живете все время в одиночестве? — спросил Сударев, будто ничего не слышал из слов хозяина.

— Один. Совершенно один, как видите. Один как перст, как говорится, хотя перстов у человека не один, а десять, — с усмешкой подтвердил Клебановский.

— Помнится, у вас ведь была… женщина? Или я ошибаюсь? — Сударев чуть нахмурился.

— Память у вас отменная, — согласился Клебановский. — Я сам уж забываю свои дела, а вы всё помните. Верно, был женат. Можно сказать, и трудности вместе переживали. Года три, кажется, пожили. А потом не захотела жить почему-то. Ушла сама, не гнал. Уже второй год доходит. Слух был, что померла… — Последние слова он произнес с безыскусственным безразличием к чужой судьбе.

И вновь возникла пауза. Убедившись, что неизбежный разговор даже и отложить не удастся, Клебановский предложил гостю стул, вежливо выждал, пока тот сядет, и сел сам. Сударев спросил:

— Кругом у вас спокойно? Соседи… и так далее?

— Да. Врагов не имею. Рядом люди, к чужой жизни нелюбопытные. Я к ним не лезу, они меня не беспокоят. Только на улице — здравствуйте, прощайте. Сватал тут меня сосед на своей двоюродной сестричке — значит, репутация имеется. В женихи гожусь. — Клебановский усмехнулся. — К забору кто подойдет — Бурый голос подаст. Здесь любят злых собак. Местная порода повелась. В остальном — что же? Работаю в Заготживсырье товароведом. Живу на работе смирно, никого не трогаю…

— А это? — И Сударев указал жестом руки на хаос в комнате. — Кутите?

— Нельзя же не погулять, — спокойно возразил Клебановский. — Товарищи вчера зашли. День субботний. Городишко здесь маленький, особых развлечений нет. Впрочем, и в этом не выделяюсь. Здесь по субботам выпить в обычае. Иные смотрят — коль не пьет человек, значит, не такой он, как другие.

— Вот что: вы не отговаривайтесь, Клебановский! — прикрикнул Сударев. — И не валяйте-ка дурака — вы не на митинге! Пьете много? Говорите правду!

— В меру пью, в меру. Не чаще раза в неделю. В будни, на работе — ни капли. Только дома позволяю себе, — солидно оправдывался Клебановский. — Вчера в числе других своего начальника угощал, он остался доволен. За кого вы меня принимаете? Что, не знаю я, — городок маленький, весь на виду, особенно не разгуляешься. Постоянная моя компания — человечка три, от силы — четыре. С ними время и провожу обычно. Ребята хорошие, проверенные.

— Дом этот чей?

— Мой. Законная личная собственность! — с некоторой даже гордостью ответил Клебановский.

— Хорошо. Итак, я остановлюсь у вас. Поживу с неделю, с вашей помощью осмотрюсь. Потом отправимся куда-нибудь в глушь. Ненадолго, дней на десять. Нет, конечно, на меньший срок. За эту неделю нужно подобрать трех спутников из ваших приятелей. Надежных. Есть такие?

— Найдутся.

— Вы мне их поскорее покажете… Вот всё.

— Придется вас прописать. Хоть здесь у нас и просто, весьма даже просто, никаких особых режимов нет, однако же, как говорится, на грех мастера нет, — молвил хозяин.

Сударев достал из бумажника паспортную книжку и передал ее хозяину. Клебановскому не терпелось заглянуть — под каким же наконец именем явился к нему нежданный и маложеланный гость. Сделать это сразу было несолидно, да и Сударев, поднявшись со стула, напомнил:

— Где же мне можно отдохнуть?

Клебановский открыл одну из двух низких дверей во внутренние комнаты дома и пригласил гостя войти.

Крохотная комнатушка с голыми, давно небелеными стенами имела скромнейшую обстановку: два стула, тумбочка, этажерка и узкая кровать, кое-как покрытая серым одеялом. На ней лежали две подушки в мятых, несвежих наволочках. Клетушка имела убогий и какой-то нежилой вид. Но и здесь таким же кричащим контрастом, как в первой комнате, смотрели со стен четыре хорошие картины: три русских пейзажа, опять в манере XIX века, и альпийские луга…

— Сию минуту достану белье, — сказал Клебановский и вышел.

Сударев повесил пальто на спинку стула, положил портфель на сиденье и подошел к этажерке. Там лежали центральные и местные газеты, десятка два книг — все политического содержания. Тут же нашлись «Краткий курс истории ВКП (б)» и брошюры с докладами и решениями последнего съезда партии. Многочисленные пометки цветными карандашами, загнутые углы и закладки свидетельствовали, что книгами часто и усердно пользовались.