— А вы пригвоздили?
— Эх, армянский сын, если б не пригвоздили, разве гремели бы барабаны сейчас на площади?
— В вашу честь, что ли, гремят?
Кёль Дервиш гордо глянул на Тороса и, не удостоив его ответом, обернулся к Кериму.
— Когда у болота разделил нас Осман-бей на три отряда, он нам сказал так: «Крепость вам окружать, джигиты мои! Поглядим, на что вы способны!» — Кёль Дервиш отпил вина.— Запомни, Керим Джан, свершили мы дело такое, что сам Деде Коркут воспел бы в своих былинах. Что сделал отряд этого Пир Эльвана? Скот угнал в темноте. И удрал, как только Фильятос из крепости выскочил... Ну, а эти? В засаде сидели, как волки, что овцу из стада хотят унести... А мы, перескочив через холмы...
— Сколько вас было?
— Сразу видно, что ты бывший мулла, Керим Джан. Спрашиваешь, а того не знаешь, что не числом джигиты сильны. Если войско плохое, чем больше людей, тем хуже.
— Много их было! — вмешался Торос.— Понял ты теперь, Керим Джан?
— Тихо! Не знаешь, а болтаешь. Девяносто семь джигитов было нас, приятель. Вступили мы на вражескую землю и зашли крепости в тыл.
— Зачем же? Не проще было ворота перекрыть?
— Эх, Керим Джан, обложи мы ворота, как бы тогда выскочил из них глупец Фильятос на смерть свою? Мы должны были осадить крепость, когда Фильятос оттуда выедет. Мудро задумал битву Осман-бей, да продлит ему дни великий аллах! Нет спасения от его ловушек... Увидели мы крепость — аллах, аллах!.. Башни до неба. Не иначе как пророк Сулейман строил. А на стенах джины высечены, звери да птицы, люди-драконы, вот на этого похожие, дэвы. Работа мастеров из племени гяура Тороса. Каждый камень в стене что купол эскишехирской горячей бани. Знаменитой хорасанской известью схвачены, а в нее талисманов понамешано. Оттого-то глядишь на крепость и сердце от страха заходит. «Помилуй аллах!» — вымолвить не можешь. А ворота открывают, мост опускают на воротах да на шестеренках.
— Паршивый Кёль! Пьяный сон ты, что ли, видишь? Дело говори.
— Кто не видел, тому и рассказывать без толку. Так вот, подобрались мы к крепости с тыла, укрылись за кустами да деревцами. Настало утро. Застонали колокола: «Враг напал!» Шум поднялся. Крепость от проклятий задрожала: «Чтоб им ослепнуть, несчастным туркменам!» Достигла гяура Фильятоса весть, что на него напали, а в стаде угнанном его собственный скот был. Вскинулся он с похмелья, выпрыгнул из постели: «Скорее коня! Где мои воины?..» Белобородый Субаши удержать его хотел. «Сиди,— говорит,— на месте, пока разберемся что к чему. Насколько я знаю,— говорит,— Осман-бей не станет сейчас нападать да скот угонять». Но Фильятос его не послушал. Подпоясался освященным кушаком удачи, пять раз обмотав его вокруг себя. Кричит: «Все, кто мне верен,— в седло! На сей раз до одного перережем туркмен! Пока их жен да дочерей на рынок рабов не выгоним, не вложим мечи в ножны. Не сдобровать тому, кто не слышит меня!» Только он с войском своим выехал, решили мы — крепость пустая. Думали, чуть приоткроют ворота, ворвемся и захватим. Но Белобородый Субаши, видно, опытный волк: запретил отворять ворота. Ждем, думаем, сейчас чабаны скот погонят... Или поедут люди работать на поля, в сады и виноградники... Но никто не является. Того хуже, глядим — на стены по одному, по двое дозорные выходить стали. Что же это такое? — думаем. Долго ли, коротко ли — кричит кто-то.
— Из крепости?
— Угадал, Керим Джан.
— Что кричат?
— «Туркмены!..» Оказалось, один из наших нарушил приказ сидеть тихо. Захотел разглядеть кого-то на крепости, высунул свою дурацкую голову в белой чалме... Так из-за любопытства глупого и расстался со своей душой. Снова загудели трубы, зазвонили колокола, гяуры, и мужчины и бабы, повылезли на стены с топорами, косами, дубинками. Белобородый Субаши показался. Кричит: «Эй, туркмен, видим тебя, зря прячешься. Воин-джигит не прячется, как баба, имени своего не скрывает! Эй, туркмен, назови имя башбуга!» Башбуг отряда нашего Орхан-бей собрал бывалых воинов, спрашивает: «Назвать свое имя или нет? Во вред нам это или на пользу?»
Одни говорят: «Незачем раскрывать себя!» Другие: «Пусть они знают, с кем имеют дело! Не пристало гази и ахи, воинам-дервишам да абдалам Рума скрывать свое имя от гяуров!» Не выдержал Орхан-бей стыда безымянности, выскочил, закричал: «Эй! Ты имя спросил, джигита звал. Зовут меня Орхан-бей! Гази Орхан!.. Сын Османа и внук Эртогрул-бея! Обложил я вашу крепость, лучше не противься, не то с боем возьму. Либо ислам прими, спасешь достояние свое и душу на этом и на том свете! Либо сдайся, крепость оставь, уведи детей, жен и добра увози, сколько потянешь!» Белобородый Субаши, понадеявшись на стены крепостные, решил: не видеть ее туркмену как ушей своих. Захлопал себя по животу, загоготал: «Кто таков Орхан-бей? Туркменскому мальчишке в чалме с ножом мясника за поясом крепостей не сдают. Пусть явится славный джигит!» Снова старейшины наши собрались. Говорят: «Надо проучить собаку безродную. Обрушим меч пророка на голову Белобородого». Другими глазами на крепость глядеть стали. Чтобы стены пробить да ворваться, чудотворцем-пророком быть надо. Стали совещаться, как ее взять. Одни говорят: «Созовем райю. Пусть земли навезут к стенам». Другие возражают: «Не выйдет! Где сейчас столько людей взять? Лучше всего лестницы сколотить, насадить на них крючья. Гази бросятся к стенам. Взберутся по лестницам, что пауки по ниткам, глаз от смерти не отводя, отдадут свою душу за веру и аллаха, увлекут остальных. Пока Осман-бей подоспеет, дело будет сделано». Советам конца нет, а толку чуть. Никак к решению единому не придут и фатиху не прочитают. Пока судили да рядили, вспоминая, кто да как в свое время одержал победу, кое-кто из гази постреливать стал белоперыми стрелами по крепости. Белобородый Субаши, заметив, как падают его люди, позеленел. Схватил лук, осенил себя крестом и, призывая пресвятую деву Марию, пустил стрелу. А тут опять любопытный у нас нашелся, голову высунул и тоже распрощался с жизнью. Разозлился Орхан-бей: «Прикончим старую свинью, и крепость — наша! Нет, что ли, стрелка среди мусульман? А ну, у кого верная рука?» Натянули джигиты луки, выстрелили. Но Белобородый Субаши по-туркменски понимает. Вовремя со стены успел соскочить, вырвался из рук пророка Азраила. Кто-то из старейшин Сёгюта тут возьми и скажи: «Пока рука мусульманина стены не коснется, крепость не взять!» Услышал я это, братья, в раж вошел, словно на радении. Крикнул, себя не помня: «Аллах, аллах!» Кто-то удержать меня пытался, оттолкнул и под градом стрел, точно борзая, помчался к стенам крепости. Ну как не подивиться делам аллаха — ни одна стрела меня не задела. Добежал, похлопал ладонью по камню, кричу: «Ага! Нет теперь врагу спасенья! Коснулась стены рука мусульманина!»
— Рука мусульманина?
— Может, ты меня за гяура считаешь, поганый Эльван?
— Так и крикнул, Кёль? Точь-в-точь, как в книге про богатыря Залоглу Рюстема написано!
— Верно, Торос! Точь-в-точь. Но слушать — слушай, а говорить не мешай. Не то достанется тебе на орехи. Не успел я это крикнуть, Керим Джан, вижу — камень со стены летит.
— Камень?
— Точно, камень. Хотел я под стеной укрыться, но подумал, нет ли там ямы с колом? И тут земля разверзлась у меня под ногами. Не успел имя божие помянуть, живьем в могилу упал, и сверху присыпало. На счастье, Орхан-бей следил за мной. Увидел, что я исчез, крикнул: «Кто Кёль Дервиша спасет, тимар пожалую!» Братья по вере постарались. Щитами прикрываясь, прибежали, быстро расшвыряли землю, за ноги меня вытащили и в укрытие отнесли, куда ни камни, ни стрелы не достают. А у меня язык отнялся, дыхания нет. Лежу, словно мумия египетская. На солнце пригрелся, ветерком меня обдуло, в себя пришел. Гляжу по сторонам, спрашиваю: «Где мы, братья по вере, не в раю ли?» Тут все со смеху наземь повалились.
— Чтоб тебе лопнуть, поганый Кёль! Из победы и то шутовство сотворил.
— И вовсе не шутовство! По-другому это называется, Торос: «Живьем с того света вернулся». Лишь пророки да святые этого удостаиваются. Где тебе понять? Так вот — бьемся мы под крепостью, Керим Джан. Смотрим, на дороге пыль вьется, крик, вопли. Не успели разобрать что к чему, видим: несутся всадники, припав к гривам, кнутом да стременами работают... Подскакали ближе. Глядим, остатки воинства Фильятосова. Мы — в седло и наперерез им бросились. А они от страха сабли, мечи да копья побросали, разбежались, что куропатки, и в лес. Гнаться за ними или нет? Глядим, еще одно облако пыли, как смерч, приближается. Когда на расстояние стрелы приблизились, видим: впереди — брат Пир Эльван, с головой злополучного Фильятоса на копье, волосы, как бунчук, развеваются. Подскочил я к нему, волчком завертелся от радости. Потом крикнул во все горло: «Эй! Гляди, дурак Белобородый! Вот он славный джигит, которого ты ждал, на копье сидит! Сдавай крепость, если жизнь дорога». Плач раздался на башнях. Мужчины по коленям себя бьют! Бабы рвут на себе волосы! Но делать нечего, сколько ни рыдай, толку нет. Тут наш бей Осман подъехал. Навстречу ему Белобородый Субаши с главными гяурами вышел — на шее золотые цепи. Подняли белый флаг. Пали на колени. С песнями да молитвами вошли мы в крепость, как в райские врата...
