Словно поспешая на выручку кадию, величественно вошел Алишар-бей. В парадной одежде он воистину внушал уважение. Кафтан из коричневого сукна, отделанный черным шнуром. Под кафтаном — лиловый бархатный халат, расшитый красными биледжикскими гвоздиками, подпоясанный кушаком из чистой бухарской шерсти. За поясом украшенный серебряной филигранью кривой багдадский кинжал с рукояткой из яшмы. На высоком кавуке бриллиантовая булавка, на ногах желтые сафьяновые сапожки.
Рыцарь и Уранха встали, поклонились. Алишар-бей величественно ответил. Остановил недовольный взгляд на Чударе, стоящем на одном колене.
— Нет, вы поглядите на него! Прикидывается благовоспитанным. Вставай, говорю! Вставай, не то...
Чудар и ухом не повел.
— Мы должны уважать наших беев, чтобы уважали их чужеземцы.
Алишар с деланным удивлением глянул на кадия.
— Ах ты, висельник! Слышали? Ах ты сотник чертова воинства! Шут гороховый, Чудар! Ну как тебя не побаловать за благовоспитанность да за вежливость! Чтоб тебя разорвало!
— А как вы думали, мой бей? Решили, что мы в горах выросли? Мы ведь тоже, хоть и для нас велика честь, платим за право ремеслом своим заниматься и блюдем покровителя своего.
— Изволь, Хопхоп, послушать! Что за приятные слуху речи! Просто ума палата. Вставай, говорю, скотина!
Потешаясь в душе, Чудароглу поднялся с колена.
Алишар-бей усадил гостей. Сам важно занял место на отдельном миндере. Пока Чудар представлял своих приятелей, Алишар-бей не сводил с него гневного взгляда. Оборвал жестом затянувшуюся речь разбойника.
— По-турецки понимают?
— Эти? Нет, а что? По-гречески знают.
— Оставь!.. Зачем впутал в наше дело чужаков без роду, без племени? Чтоб тебе!.. Видно, ты не тот, за кого себя выдаешь, поганец Чудар!
— Чего мы стоим, вы сами знаете, мой бей! Выше сапог ваших головы не подымем. Пожелайте дочь императора — не привезу, пусть меня господь покарает. Много добра мы от тебя видели, бывало — и деньги жаловал. Мы хлеб-соль не забываем, мой бей. За дружбу дружбой платим, слово свое держим. К тому же каждый палец у нас сорока ремеслам обучен, и в сердце у нас страха нет. Может, кто нас и не знает, да ваша светлость знает. Ибо испытаны мы, и ума своего нам хватает. Не стал бы ты с дураками связываться себе на беду. Не пристало мне браться за дело, если потом пожалеть придется. Зря ты мне рот затыкаешь. Не принимай меня за такого, кто очертя голову в огонь кидается. Ибо тебе же от этого вред. Голубое небо, горы и великий господь Белизны тому свидетели.
— Ишь какой разумный! Слышишь, Хопхоп, какие тонкие речи? Таких в соборной мечети от муллы не услышишь.
Хопхоп нахмурился.
— Стыдно трусить тому, кто мечом подпоясан! Устрашиться шейха в обители, что в жизни своей, кроме книги святой, в руках ничего не держал... Отказаться схватить его дочь... Воистину не зря сказано: трусливый слуга долго не живет!
— Напрасно дыхание тратишь, кадий-эфенди! Укажи мне на жену шейха ростовщиков Капче — средь бела дня схвачу и привезу к тебе. А нет — назови меня трусом. Но речь идет об Эдебали, шейхе всех здешних ахи, никакая прибыль мне не нужна. Есть запрет Гермияноглу и монгольского наместника. Заставили нас на мече поклясться, что мы их с ахи не поссорим. Ахи опасны. Несдобровать тому, кто их тронет.
— Старые все это дела! Нынешних ахи с прежними не равняй, трусливый Чудар. Откуда у них сила возьмется, если рынка ремесленного не стало? Сидят себе тихо и подняться не могут. Напрасно ты на сей раз испугался. Жаль! А все по неразумию своему, да и золото звенящее немым френкам отдал.
— Ах, кадий Хюсаметтин-эфенди! В Даренде жил, ума-разума набрался, а не знаешь, что такими советами только врага в огонь загонять. Я свое дело знаю! Кто тронет ахи, того с пылью да с навозом смешают. Пропадет, и следа не найдешь...
— Чтоб ты провалился вместе со своей саблей! Мы-то почли тебя за джигита. Жаль! Ах, как жаль! Схватят твои приятели девку, денежки проедят да пропьют себе на здоровье. Может, тогда устыдишься своей трусости.
— Такие речи, кадий-эфенди, я мимо ушей пропускаю. От правды никуда не уйдешь. Недаром столько лет в этих краях проносил я свою шкуру непродырявленной да голову на плечах сохранил. Монгол, коли возьмется за что по незнанию, узнав правду, покается и откажется. Так вернее. Вот тебе два глупца, посылай их куда хочешь, пойдут с удовольствием. Распорядись ими, как душе твоей угодно. А мы свое дело знаем. Скажет Алишар-бей — умри! Лягу — вот тут и отдам богу душу. А нет — пусть размозжит меня на своей наковальне покровитель кузнечного цеха пророк Давуд. Но красть дочь шейха ахи ты меня не подбивай. Не выйдет! Да будет славен бог конских табунов, черный орел! От слова «огонь» рот не сгорит. Лучше быть головою теленка, чем ногою быка.
— Скажи лучше — испугался, вот и отказываюсь, чем зря пословицами-то сыпать.
— Ты угадал. Когда надо, отказ у нас быстрый. Трусливый джигит долго живет. А если страха в сердце нет у джигита, за сердце его берут да в сердце убивают. У воинов один обычай, у кадиев — другой.
Довольный своим остроумием, Чудароглу снова расхохотался.
С Алишар-беем он не мог бы говорить так запросто. Зато с кадием Хопхопом разговаривал без стеснения, позволяя себе даже непристойности. Да и что ему какие-то санджакские беи, пока ладил он с монгольским наместником! Отсмеявшись, Чудар отставил шутовскую почтительность, приосанился и обернулся к чужеземцам. Но тут же сник: рыцарь настороженно супился, Уранха сидел мрачнее тучи. Глаза у обоих округлились, и нельзя было понять: то ли они замышляют недоброе, то ли сами чего-то боятся. Рыцарь натянуто улыбнулся, отвел взгляд, стал осматривать стены, будто выбирал, в случае чего к какой из них повернуться, чтобы прикрыть спину. Глянул на окна, словно хотел поскорее отсюда выбраться. Процедил сквозь зубы:
— Не будем тянуть, рейс Чудар. Короче! Не сговоримся — уйдем.
— О чем же еще сговариваться? Мы ведь уже ударили по рукам.— Он чуть было не сказал: «За триста алтынов». Но вовремя удержался.
— Ударили. Но Уранха отказался.
— Почему?
— Разузнал, в чем дело. Ты сказал: безродная девка, а вышло — дочь шейха... Да еще какого! Говорят, его слова слушаются повсюду — от Тавриза до Стамбула. Что он скажет, то и делают. Самый главный шейх ахи. Вот Уранха и понял, почему ты нам поручил. И отказался. За триста алтынов не пойдет. К тому же замешан тут и Кара Осман-бей. Ты от нас и это утаил. Сам знаешь, Кара Осман-бей разослал во все стороны шпионов, след наш разыскивает. За триста алтынов не возьмемся.
Алишар-бей и кадий ничего не поняли, ибо рыцарь Нотиус Гладиус говорил по-латыни, но имя Кара Османа — рыцарь помянул его дважды — повергло их в смятение. Алишар-бей взволнованно спросил:
— Что говорит этот гяур? Что там с Осман-беем?
Чудароглу поразился не меньше их. Обмер от страха: выяснится, что он потребовал от Алишар-бея больше, чем договорился дать чужестранцам, тогда добра не жди. Сделав вид, что не расслышал вопроса Алишара, Чудар с раздражением сказал Нотиусу:
— Не годится это, рыцарь, у самого порога нарушать уговор! Не достойно джигита и к добру не ведет. Кто договор нарушает, тому тут не жить.
— Мы задатка не брали, с хозяином с глазу на глаз не говорили. Мы беремся за дело, пусть он нас выслушает, все взвесит. Потребует Алишар-бей, мы и за выпитое вино немедля уплатим.
— О чем он там толкует, Чудар? Чего тянет? Гляди, с лица спал, почернел! В чем дело?
— Эти френки, Алишар-бей, на нас не походят. Господин кадий лучше знает, не по-нашему они рядятся. Говорят последнее слово, когда на коня садятся.
— Не понял. Мало, что ли, мы видели френкских купцов? Все они слово свое держали. Не тяни, что говорит гяур? Не согласен, что ли, за четыреста алтынов? Чего он хочет?
— Обожди, бей! — Чудар сделал вид, будто расстроился.— Ну и дела! Вот потому-то не люблю в посредниках ходить! — Обернулся к рыцарю, зло спросил: — Не хотите за четыреста, так за сколько же тогда, спрашивает Алишар-бей?
