— Свадьба — хорошо. Но почему меня посылают в Иненю, а не в Итбурун?
— Приедешь в Иненю, найди воеводу Нуреттина. Разыщи его, даже если он на охоте. Пусть пошлет весть в Эскишехир, пригласит на пир Алишар-бея. Нас там подождешь, мы с отцом подоспеем, Алишар-бей поедет сватом в Итбурун.
— Как же так, если...— Керим тяжело вздохнул. Орхан улыбнулся.
— Ну, ну, договаривай до конца.
— Конца нет... Я хотел сказать...
— Некого, что ли, больше сватом послать, кроме Алишар-бея? Кто же посылает второй раз неудачливого свата? Так, что ли?
— Не лучше было бы поехать твоей матери или бабушке Хаиме? Или Акча Кодже?
— И отец так думал. Но три года назад сватом был Алишар-бей. И решил отец, что позор для мужчины, даже если он сват, получить отказ... А на сей раз дело верное.— Оглянувшись на дверь, Орхан прошептал: — После разговора отца с ашиком Юнусом сомнений у него не стало.
Керим робко спросил:
— Кто подал весть из Итбуруна твоему отцу? Ашик Юнус?
— Похоже, на сей раз весть от самого шейха... Ашик говорит, сон видел. Знамение, мол, из другого мира. Но отец уверен: шейх сам готов дочь отдать. Жаль, не видал ты, как обрадовался отец. Не захотел оставаться в долгу перед Алишар-беем. Чтобы не мог он сказать: «Из-за тебя осрамился, поехал туда, где слово мое ничего не значит...» Да и не глядит отец на приметы — удачлив, неудачлив. Так завещал нам Эртогрул-бей...
— Ему виднее. Но по мне, приятель, лучше бы удачливого послать.
Орхан помолчал, глядя в темноту. Потом все так же тихо сказал:
— Ты возьми с собой завтра Мавро... Спросит отец, что-нибудь придумаем. Надо приучать его ходить в охране...
Еще до возвращения Осман-бея прибыл гонец, которого Керим сразу послал в дом к Каплану Чавушу. И теперь Керим сгорал от нетерпения: может, вызнали что про убийц Демирджана. Не желая, однако, омрачать радостного настроения друга упоминанием о мертвецах, он спросил только, нет ли каких новостей.
— Новостей много, да некому их вместе связать!.. По словам вестника, видели в тот день на землях Караджахисара — двух монгольских грабителей с тремя конями, вроде на наших похожими... Вот я и заподозрил Чудароглу. Недавно заметили его на земле Гермияна вместе с генуэзским монахом Бенито... Ты не слыхал? С месяц назад молва была о двух чужеземных воинах?
Керим не подумал о рыцаре Нотиусе Гладиусе и Уранхе, о которых недавно вел речь Мавро. Уверен был: они тут ни при чем. Покачал головой.
— Нет.
— С тех пор как сквозь землю провалились мерзавцы... Уж не знаю, может, в Стамбул подались или прячутся где. По-моему, не напали мы пока на след...— Он задумался.— В таких делах надо прикинуться, будто позабыл, а на самом деле, как зверю, глаз не спускать. А потом и сам не знаешь, где и как, глядь — и все станет ясно... Не расстраивайся, Керим Джан, отец не оставит без отмщения кровь такого джигита, как Демирджан.
Прикрыв рот ладонью, Орхан зевнул и тут же устыдился, смущенно улыбнулся.
— Пойду лягу... С утра пораньше велю приготовить тебе двух хороших коней... Если сон и впрямь одолеет, не мучь себя, разбуди гяура Мавро.
Залаяли собаки, и Сёгют — столица удела Битинья — забылся сном.
Керим поправил саблю, поплотнее запахнул шерстяной кафтан. Зевнул. Подумал об Орхане — ему можно было зевать. Однако на посту зевать не пристало. И в наказание за собственную слабость Керим решил терпеть до конца, не прерывать сладкого сна Мавро — ведь завтра он вместе с ним поедет в Иненю.
III
Известный в уделе Битинья, в землях Гермияна, Инегёля и Караджахисара грабитель — монгол Чудароглу, погруженный в свои мысли, пил вино. Заслышав стук подков, недовольно оглянулся. И был удивлен, опознав во всаднике управителя эскишехирского бея Али-шара — Перване Субаши.
Конь — весь в мыле: видно, дело у Перване было важное. Бросив поводья подоспевшему мальчику, он направился к чинаре, под которой сидел Чудароглу. «Да, дело спешное, иначе не прискакал бы сюда с неподстриженной бородой, чертов бабник». Чудароглу осклабился.
Перване с детских лет ездил верхом и оттого был кривоног и сутул. Редкая бородка, торчащие скулы делали его похожим на татарина, черные насупленные брови и темная кожа — на перса, протяжная тюркская речь — на азербайджанца. Узкоплечий, с огромными ручищами, одет он был, как сотник сельджукской конницы. На поясе болталась широкая тяжелая сабля, говорившая о незаурядной силе ее хозяина.
Он приблизился. Приветствовал монгола.
Чудароглу вскочил.
— С добром ли, братец Перване?
— Не гневи аллаха! До сих пор злых вестей тебе не приносил.
— Проходи, садись! — Щелкнув пальцами, приказал мальчишке-слуге: — Принеси чашу потяжелей, гостевую — из тех, что взяли в сивасском караване... Стой! Но прежде подушку — ту, кожаную, что взяли у бродяги араба, и седло с шелковым чепраком, что отобрали у туркмена. А ну, живо!
— Не сбивай с толку парня.
— Если в своем деле с толку собьется, зачем мне он? Уши обкарнаю!.. В добрый час прибыл ты, братец Перване. Я тут жеребчика велел зарезать в сотню алтынов ценой... Брат наш Фильятос вина прислал такого, что все деньги всемогущего отдать за него не жалко. Такого вина в райской куще не сыщешь. Решил попробовать — и вот, гляди, третья чаша. Не вино, а шербет медовый... Зазря пропадает, думаю, падишахское вино... Решил: зарежу жеребчика. Помилуй, говорят, нойон! Прочь, говорю. Разве этот собачий мир не смертен? Зарезать, а не то смотрите у меня! Напугал до смерти. Слышишь запах? Шашлык из чистопородного жеребчика. Лекарство для души!
Мальчишка принес миндер, набитый отборным пером. Перване уселся на него, поджав под себя ноги, облокотился на подставленное седло. Выпил вина. Одобрительно пощелкал языком.
— Да, такого у тещи не сыщешь!
Приятной прохладой веяло в тени чинар. Плеск воды сливался с шелестом листьев. Глаз ласкала прозелень ячменных полей.
— Добро пожаловать, брат Перване! Значит, готов караван с сафьяном, о котором недавно говорил господин наш кадий Хопхоп?
— Не из-за каравана приехал я. На сей раз дело еще приятней. В рубашке ты родился.
— Ну и что?
— Можешь считать: триста алтынов, золотых, желтеньких, звенящих алтынов у тебя в мошне.
И без того узкие глаза Чудара превратились в щелки. Блеск в них погас.
— Да что ты! Какую беду придумали вы на мою голову? Решили кровь мою выпустить да с хлебом ее, как суп, съесть за триста алтынов? Не пойдет, меньше чем за четыреста не согласен.
— Чтоб тебе провалиться, проклятый Чудар! Говорят, только среди евреев есть жиды, а у монголов — нет. В кого же ты уродился? Не спросил, что за дело, а уже рядишься?! Куда это годится?
— Верно. Набиваю цену, не спросив, в чем дело. Знаю, какие вы безбожники. Будь дело не лихое, вы бы в него не впутались, а впутались, меня бы не пригласили. Потому и говорю: четыре сотни. И то, считай, дешево, Перване. Молодую чинару задешево рубят, а древнюю — попробуй. Нет, откажусь, пожалуй, за четыреста, потребую пять сотен.
— Триста, и ни монеты больше. А то и меньше, ибо на сей раз дело у нас не труднее, чем глоток вот этого благословенного вина отпить.— Он отхлебнул из чаши.— Я бы больше двух сотен не дал, хватит. Помолись за господина нашего кадия Хопхопа. Любит тебя.
— Так какое дело?
— Пустяк. Возьмешь с собой несколько джигитов, поедешь к реке. Там бабы белье стирают. Выберешь из них одну девку, кинешь в седло и — поминай как звали. Вот и все.
— Так, значит? Поехать, схватить, кинуть в седло... И все. Чтоб мать твоя сдохла, поганый Субаши! Такое легкое дело, и ты сам не взялся за него?! Запросто отдал триста желтеньких, не захотел к себе в пояс положить? Ай-ай-ай, отчего же?
— Да так, по глупости. Откровенно говоря, в голову не пришло. Вот и все... В самом деле, неужто я глупее всех на свете? Предложили бы мне, не отказался.
