Керим не мог больше отпираться. Сказал и что боится гнева Орхана, если принесет эту весть его отцу.

Слушая Керима, Аслыхан стала серьезной. Выскользнула из его объятий. А когда Керим умолк, уверенно сказала:

— Попомни, Керим Джан! Отдаст шейх свою Балкыз.

— Если так, как в прошлый раз...

— В прошлый раз другое!.. Тогда неизвестно было, изберут ли на бейство Осман-бея... А теперь шейх Эдебали согласен... Потому что этот мир — мир беев. А весь сон Юнуса Эмре с луной да с деревом — вовсе и не его сон. Такие сны видят шейхи да влюбленные. Сочинил он все это, твой ашик. Понятно?

Керим подумал.

— Нет, непонятно! — Глаза у него округлились.— Ишь ты, безбожница! Как может быть ложью божественный сон?

— Может! И как еще. Ступай! Как слышал, так и скажи. Что получишь в награду за добрую весть от Осман-бея — не знаю. Но молитвы Балкыз за тебя долетят до седьмого неба.

— А если осерчает Орхан? Чего смеешься, бесстыдница, время ли? Орхан, может, и не разозлится, а вот мать его Мал-хатун — наверняка.

— Оттого, что будет рядом с нею вторая жена?

— Ну да...

— Мал-хатун — бейская дочь. Подохнет от злости, но виду не подаст. Постыдится, что скажут: «Ревнует мужчину!» Честь рода запятнать побоится. Жена бея заранее знает, что будет у мужа не одна... Одна жена в бейском доме не управится. Каждый день скот доить... Масло сбивать, сыр, йогурт готовить. Весной на яйлу перебираться... А сколько дани приносят осенью к бейской двери! Поди успей. Зимой и летом гости пьют, едят. Столько слуг, работников, родни. Бедняки приходят с просьбами, с подношениями. Каждый год подарки от славных беев... Весной ковры плести, килимы. А потом свадьбы, пиршества... Одна жена, будь она хоть дочерью пери, не в силах управиться, затоскует... К тому же бывает она на сносях, бывает и больна... Нет, одна жена не может вести бейского дома.— Притворно вздохнув, Аслыхан нахмурилась.— Тебе не понять, Керим Джан. Так уж на роду написано женщинам. В пользу мужчин записано почему-то великим аллахом, да буду я жертвой его! — Она погрозила пальцем.— Я сказала «в пользу мужчин», но помни, это для беев... Помни, не то глаза выцарапаю! Для беев, и то по обычаю. Не для захудалых, для настоящих, доблестных беев. Кто вздумает с ними равняться, только опозорится.— Она задумалась, помрачнела.— Пожалел женщину: вторая жена, мол, придет! А девчонку, что второй женой станет, не пожалел. Если каждую ночь с мужем своим не ляжешь...

— Принуждают, что ли, Балкыз? Сама добивается не первый год. Не шла бы!

— Голова у тебя не варит, Керим! Откуда знать тебе ее боль.— Аслыхан умудренно вздохнула.— Нет ничего хуже муки по любимому. Огнем горит бедняжка Балкыз. Столько лет тлеет, что табак. Поклялась: «Или ложе Осман-бея, или Сакарья-река...»

— Ой, ой!

— Ты что думал? Если она дочь шейха, то и не человек? Откуда тебе знать, несчастный Керим, что такое любовь?

— Вот бесстыдница!

— Бесстыдница? Мало я плакала, когда ты решил стать муллой? Ты меня хоть вот столечко пожалел? Ах, как хорошо, что поклялась — до руки моей не дам тебе дотронуться!.. Что, видал?

Керим закрыл дверь, попытался снова обнять ее, но Аслыхан воспротивилась всерьез, ударила его кулаком в грудь.

— Отойди! Слышишь, отойди, говорю. Пока не управишься с саблей, с дочерью Каплана Чавуша тебе и подавно не справиться, бывший мулла! — Она потянула носом воздух.— Муллой еще от тебя пахнет — бумагой да чернилами.

— Сама ведь только что говорила, бессовестная...

— Э-э, тогда — другое дело...

— Чтобы выведать тайну, да? Ну, погоди!..

На улице раздались голоса. Аслыхан выпрямилась, как струна, отскочила.

— Постой, Аслыхан! — простонал Керим.— Послушай, а как быть с вестью? Не могу я сказать об этом Осман-бею, хоть умри, не могу.

— Всего лучше поведай Орхану! — не задумываясь, отрезала Аслыхан.— Делай, что велели!

— О господи, разве это совет? Чертовка!

Аслыхан улыбнулась, сверкнув в полутьме белыми зубами. Она была очень красива. Как он не замечал этого, став муллой. При воспоминании об учебе сердце его вновь сжалось от боли.

В дверь постучали. Он побежал открыл. То были старейшины дервишей и абдалов. Пришли, услышав, что знаменитый ашик Юнус Эмре вступил на землю Сёгюта. Увидев голыша Кёль Дервиша, Керим понял, сколько хлопот будет сегодня у Аслыхан, и усмехнулся: «Так ей и надо, аллах наказал».

Когда Керим вошел в дом бея, Орхан сидел перед дверьми селямлыка и острым кинжалом вытачивал из дубовых клиньев дротики для весенних игр. Увидев Керима, обрадовался.

— Только что думал о тебе. Для тебя строгаю! В этом году ты под моим началом, Керим Джан! — Керим насупился, раздумывая, как сообщить тринадцатилетнему мальчику весть о женитьбе его отца.— Как успехи? Управляешься с саблей? Недавно видел Каплана Чавуша, хвалит тебя!

— Не знаю, занимаемся.— Он вздохнул.— Все дела моей матери.

— Не горюй! У воинов много свободного времени. Читай себе на здоровье, если охота. Но услышит Аслыхан, я ни при чем...

— Какое Аслыхан дело до моего учения?

— Того не знаю. Никогда не угадаешь, что бабы скажут.

Керим злился, слыша подобные шутки, постоянно напоминавшие ему, что он бросил учение у муллы по настоянию женщины. Он невольно позавидовал спокойствию Орхана и, чтоб удивить и смутить его, тут же выложил неприятную весть.

Орхан стал серьезен, задумался. Кериму показалось, что он хмурится.

— Так-то, приятель! На вестника не сердятся.

— Дай тебе бог здоровья, мулла Керим! — Орхан швырнул дротик и, сунув кинжал в ножны, весело вскочил на ноги.— Пойду скорее обрадую отца. Шапку кинет оземь! — Керим припал к краю его платья. Орхан погрозил ему пальцем.— Не волнуйся, Керим Джан! Считай, награда за добрую весть у тебя в кармане.

— Постой же!.. А твоя мать не осерчает на меня? Чего, скажет, этот Керим лезет не в свои дела?

— Моя мать? Да разве женщины могут на такое сердиться? Совесть надо иметь! Ведь отец станет зятем шейха Эдебали. Подумай, что это значит, эй, Керим! В такое-то время кому еще выпадало подобное счастье? — Высвободив полу, он заторопился. Обернувшись в дверях, добавил: — И как только ты живешь, мулла Керим! Ни о чем на свете понятия не имеешь, ни о чем...

Керим остался один и растерянно глядел на разбросанные по полу дротики. Нет, он решительно не понимал, почему шейхи хотели иметь своим зятем бея, а беи должны быть рады тестю из шейхов. Дай бог силы тому, кто в этом разберется.

Он поднял с пола дротик, перекинул его с руки на руку, задумался. В конюшне заржал конь. «Ходишь, стройная, что тополь. Смотришь, словно лань. Крови на снегу алее на щеках твоих румянец. Поцелуешь — дух захватит! Грудью, точно саблей острой, щит груди моей пронзаешь, о любимая моя!» Слова песни возникли сами собой. И причиной тому была Аслыхан.

Керим легко, как тростинку, сломал дротик, который держал в руках, и улыбнулся, радуясь приятному ощущению своей силы.

II

Каплан Чавуш и Юнус Эмре до самого вечера ни на минуту не могли остаться наедине. Когда гости, поужинав, ушли, а Аслыхан отправилась поболтать к Баджибей, Каплан поднялся, задвинул засов на воротах. Потом подбросил в очаг сосновых лучин и уселся на ковре.

Они не виделись шесть лет. Чего только не случилось за эти шесть лет! Много надо было им рассказать друг другу. Юнус Эмре задумчиво улыбнулся, глядя в землю, вздохнул.

— Вот так-то, брат Каплан. Оставил я тебя в кузнечном ряду в Эскишехире, а застал в Сёгюте. Почему перебрался сюда? Не потому ли, что в Эскишехире каждый камень напоминал тебе о покойнице?

— Эх! Считай, не усидел, ашик Юнус! Сам ведь сказал: «Есть покой в перемене мест».

— Сказал. Но ведь я что говорю, то и делаю, Каплан. А ты вот как кормишься в этом углу?

— Да так.

— Что значит «так»? Слышал я, в уделе Эртогрула от нищеты не продохнуть стало?.. Если дороги на замке, а воины без добычи, кому нужно твое кузнечное мастерство?! А ну, расскажи, как кипит твой дырявый котел?!