— А что же будет с деревней Дёнмез, тимаром покойного Демирджана?
— За ним пока поглядит Торос.
— С чего это завелась охрана в бейском доме? Зачем?
— Чужие воины бродят по округе. Шейх Эдебали посоветовал... Чтобы спящими не застали, если на подлость решатся. Да и Чудароглу часто появляться стал на караджахисарской границе...
Каплан Чавуш, глядя в землю, подумал, спросил Мавро:
— Скажи-ка, не слышно ли чего об убийце твоей сестры?
— Нет. Кто будет искать наших кровников в Караджахисаре? Фильятос приказал стрелять в наших, если увидят на границе...
— А как же скарб в караван-сарае?
— В крепость перевез Фильятос.
— Кого-нибудь в караван-сарае поставил?
— Нет.
Аслыхан обрадовалась, что Керим Джан не поедет в деревню.
— Трудно жить в деревне,— сказала она без всякой связи с предыдущим.— Хорошо, что останетесь подле бея...
— Лучше было бы нам в деревне, сестра Аслыхан... Намного лучше.
— Ошибаешься, сынок,— строго сказал Каплан Чавуш.— Живя на болоте, не сумеете вы отомстить за свою кровь. Это можно сделать только с помощью бея. Ибо вести к беям как на крыльях летят с четырех концов страны. Что значит стать бейским телохранителем? Значит, из пешего стать конным. Недаром сказано: «Конь гарцует — воин гордится, а у пешего надежды нет». Зарубите эти слова себе на носу. А велит вам бей коня выбрать, не хватайтесь за смирного да за иноходца. Тот не конь, что гладок да ходит смирно. Ишаком зовется такой конь, сыночки. Воину нужен норовистый, лихой конь, чтобы не дремал джигит на спине его, берег свою голову и душу. Завтра же займемся верховой ездой. Научитесь сабельный удар под ход коня наносить, на полном скаку стрелять во все стороны из лука, особенно назад. Воевать на коне не шутка! В ваши годы сесть за коня — только в бейской охране выпадет такая честь! Кто думает сразу в седле усидеть да с конем справиться, вверх тормашками полетит, шею поломает, а то и на тот свет угодит. Встретить бои на гоне да победить — все равно что пройти по висячему мосту над геенной огненной.
Аслыхан, вспомнив о тесте, убежала в дом. Каплан Чавуш устроился на подстилке под чинарой, усадил против себя Керима и Мавро.
— Пока не умеет джигит осадить на полном скаку коня, поднять на дыбы да волчком вертеться на поле брани, не смешав строя, развернуть своего коня и настичь убегающего врага, ускользнуть от погони, не запишут его имя в книгу славы! А не сумеешь врага настичь и вложить всю силу в удар сабли — не снести тебе головы с закованного в панцирь гяура. Знайте! И прежде нелегко было быть джигитом, а теперь в десять раз тяжелее, потому что живем мы в век развала. Конский след перепутан с собачьим. Держава развалилась, нет в ней хозяина. Сын танцовщицы сел визирем в Конье! Недаром сказано: «От сукина сына не жди ничего, кроме коварства». Не подымутся больше Сельджуки...
В ворота постучали. Каплан Чавуш насупился. «Кто еще там. Как выросла девка, отбоя не стало. Каждый, у кого завелась какая-нибудь железяка, в дом ломится: «А ну-ка погляди, не починишь ли, Каплан-эфенди?» Думают, нет у меня больше сил порубить их на куски, а потроха сёгютским собакам кинуть...»
Он прислушался к голосу Аслыхан:
— Дома, дома! Пожалуйте, он на заднем дворе!
Из-за угла показался ашик Юнус Эмре с сазом на плече. Каплан Чавуш, увидев друга детства и названого брата, хлопнул себя по колену.
— Да ты ли это, друг! Что за счастливый день сегодня! Какая честь! Что-то долго ты бродил в этот раз, беспутный Юнус. Где пропадал столько лет? Из каких краев, когда?
Юнус Эмре обнял Каплана Чавуша и, не выпуская из своих рук, ответил, подражая Коркуту Деде:
— Побывал я в городах, их названия не выговорить. Перевалил горы, где нога верблюда не ступала. Одолел бурные реки. Не убоялся, что долины в тумане, ручьи под снегом, дороги перекрыты, лисы во тьме потеряли свой след, а пчелы не найдут свои ульи. Затосковал по родным местам, соскучился по другу. Погнал лошадей, прискакал, успел и застал!
На глазах Каплана Чавуша блестели слезы радости.
— Сон недавно я видел, сон! — Он обернулся к дочери, появившейся в дверях.— Ашик, твой дядя, пришел... Нет чтоб ковер расстелить, бесстыжая. Тебе говорят, Аслы, чтоб тебе провалиться!..
— Оставь дочь в покое. Зачем нам ковры, безумный Каплан? Чем плоха земля, коли речь сладка да лица веселы?..
Взяв Юнуса за руки, Каплан Чавуш долго смотрел ему в лицо.
— Брат мой кровный! Спутник души моей! Опора моя на том и на этом свете! Как жив-здоров?
— Жив-здоров, с благословения пира. А ты как, джигит Каплан? Оставил тебя в Эскишехире, а нашел в Сёгюте.
— Одиноким оставил, одиноким нашел. Потерял я бесподобную спутницу души моей. Львица была — не женщина. И комар честь ее не запятнал. А вот Аслыхан — это ведь ты нарек ее этим именем — невестой стала!.. Бросил я отчий край, в Сёгют переселился. Одно лишь не изменилось: нет мне ни сна, ни покоя. Ведь с джигитом беда всегда во сне приключается! А здесь все так же, как было, поэт Юнус! — Он печально улыбнулся, потом сделал над собой усилие и продолжал, тоже подражая Коркуту Деде: — Эй, эй! Шашлык хорош, когда его режут, жуют и глотают! Меч хорош, покуда не затупился о панцирь! Счастье хорошо, покуда есть радость! Ум хорош, покуда есть память!.. Шесть лет миновало, как ты ушел... Постарели мы, Юнус Эмре, постарели! Не всякий храбрец становится героем, не всякая трава — сеном...
Каплан Чавуш усадил друга на тюфяк. Керим и Мавро подошли поцеловать ему руку.
Юнус Эмре узнал караван-сарайщика из Кровавого ущелья, удивился, вспомнил, как Лия мыла ноги пленнику.
— Что, парень? Саблю починить пришел? Как сестра твоя? Ангел — не девушка!
Каплан Чавуш удивленно поднял глаза.
— Откуда знаешь нашего Мавро?
— По дороге останавливался в караван-сарае.
— Да! Постой, постой! Значит, прошел мимо, а к нам не заглянул? Не удостоил, прямо в Итбурун направился. А я что, умер?
— Не злись, Каплан! Откуда мне было знать, что ты переселился в Сёгют? В обители Дурсун Факы рассказал. Вот и завернул по дороге в Эскишехир.
— И правда!
Когда Каплан Чавуш поведал о том, что стряслось с Лией и Демирджаном, ашик, не находя слов, долго глядел на юношу.
— Да минует вас такая участь,— молвил он наконец и погрузился в печаль.
— В этом смертном мире о смерти не наговоришься,— прервал яростное молчание Каплан Чавуш.— Скажи-ка лучше, какие вести, что нового в стране? Ашики остры на язык. Где ты был в этот раз, что видел?
— Из Дамаска пошли в Тавриз, оттуда тронулись через Багдад, Халеп в Конью. Трудное время нынче, Каплан-ага, небывалые дела творятся. Монголу, кажется, пора увязывать вьюки да убираться. Не миновать того.
— Да ну? Может ли быть милее весть?
Аслыхан принесла подушки, килимы. Юноши помогли их расстелить.
Ашик Юнус выпил айран. Задумчиво огладил усы.
— Рано ты обрадовался, чудак Каплан. Если монгольский порядок порушится, что на его месте останется? Шайкам грабителей на поток, что ли, страну отдать?
— Э, пусть их! Медяк им цена. На них найдем управу.
— С десятком мастеровых? Просчитаешься, мастер. В этот раз одним ахи не удержать порядка в стране...
— Страна без хозяина не останется, аллах кого-нибудь пошлет...
— Видела наша Анатолия, приятель, кто приходит в такие тяжелые времена. Мерзавцы приходят, что кровью не насытятся. Еще заставят добром помянуть монгола, вот увидишь. «Что такое враг, знает пленник, что такое погоня, знает хромой». Не забывай эти слова. Люди Анатолии много врагов видали, не смогли удрать от них оттого, что прихрамывают на одну ногу. А придет ли такой, как наш Баба Ильяс, чтоб прикончить султана, визиря, знать да наместников, того не знаю.
— Опять завел про своего Баба Ильяса. С тех пор сколько времени прошло, сколько крови пролито. Бедняга Ильяс ни за что пропал, а вы никак не задумаетесь: почему народ не прислушался к словам его, ведь он предлагал все, кроме женщин, поделить между семьями.
