— Ничего себе — поднимать! На тебя повалился...

— Подымал ведь!.. Не повелел разве Иисус Христос не думать скверно о христианах! Да он мне в дедушки годится... Правоверный христианин наш господин чавуш. Знаешь, что сказал он перед тем, как ты явился? — Панайот заинтересовался.— Любит нас чавуш, Панайот, да обратит в золото дева Мария все, что в руках у него! А тебя особенно. Ты ему как сын родной... «Панайот хорошо служит,— сказал он.— Не соня, не вор, не доносит на товарищей. Знаю, верен мне. Хороший муж тебе достанется, радуйся, дочь моя!» Как раз ты дверь открыл. А знаешь, что сказал он еще? «Недолго быть ему оруженосцем, скоро воином сделаю».

— Да? Правда, Пополина?

— Правда. Возьму воином, говорит. Скоро жалованье тебе положит, поклялся.

— Что ты! Поверю ли, Пополина! Не ошиблась ты?

— И не думаю! Поклялся. Если чавуш-эфенди поклялся, неужели клятву не сдержит?

— Сдержит, конечно! Помилуй, Пополина! — Он подошел, обнял ее. Она позволила поцеловать себя.— Ах ты, моя голубка, мягче птичьего пуха, прости, господи Иисусе, грехи наши.— Подглядывал Панайот за чавушем и его женой, от них и научился.— Ах ты, сладость моя. Вино мое! Милая!

— Хватит, пусти!.. Вот увидит чавуш-эфенди... Помру от стыда...

— Да погоди же!.. Значит, жалованье, сказал? Недолго ждать, значит?.. Скоро возьмет? — Заметив, что на блузке девушки не хватает двух пуговиц, нахмурился.— Пуговицы оборвались — не стыдно? Что скажет чавуш-эфенди?

— Оторвались?.. Погоди. Правда! — Высвободившись из его рук, Пополина принялась искать пуговицы.— Наверно, упали. Ох, Панайот, поищи-ка! Найди, не то не смогу пойти на свадьбу.

Юноша встал на колени. С детства любил он опрятность и чистоту. Шаря руками по полу, приказал:

— Да открой же занавески!.. Никак не пойму, зачем средь бела дня окно закрывать?!

Хмыкнув, Пополина убежала.

Панайот, найдя пуговицы, так обрадовался, что ему и в голову не пришло, почему оказались они на полу.

Баджибей поверх белого головного платка повязала шелковый — с фиолетовыми, синими и красными разводами. Свободный конец свисал на левое плечо.

Подъехав к открытым воротам крепости Биледжик, соскочила с коня. Приложила к груди руку, на которой, как обычно, висел бич, поклонилась чавушу Кости.

Стражники, пробудившиеся от крика начальника, никак не могли прийти в себя. Кто поправлял саблю, кто подтягивал пояс, один засовывал под шапку вихры, другой застегивал воротник. От вина глаза у всех как плошки, налиты кровью.

Незаметно загибая пальцы, Баджибей сосчитала. Вместе с чавушем восемнадцать человек. Улыбнулась. Значит, не соврал лазутчик Осман-бея.

Кости, расставив толстые ноги, засунув большие пальцы за расшитый пояс, оценивающим взглядом смотрел на поднимавшихся по склону вьючных животных и не подозревал о том, что его ожидает.

Мавро и Торос, переодетые в женские платья, как было договорено, подошли поближе, чтобы в случае чего схватить начальника стражи. Оба весело пересмеивались.

— Запоздала ты, Баджибей-ханым! Вряд ли поспеешь на свадьбу до вечера!

— Ну и что?

— Не увидишь прекрасную нашу невесту при свете дня.

— Не волнуйся, за час доскачем. Мы, чавуш Кости, не тебе чета.

— Да, конечно, Баджибей-ханым, Кости и вправду всадник не лучше туркмена. Но, слава нашему Иисусу, и не хуже.

— Поживем — увидим! На ристалище будешь дротик метать, покажешь себя.

— Дротиком меня теперь не напугаешь, Баджибей-ханым.— Поглядывая на одну из веселых туркменок, подкрутил усы.— На свадебном ристалище властителя нашего мало ли что может быть.

— Что же, мой лев? Похваляется властитель Руманос, что молодую невесту взял?

— Точно.

— А что он будет делать, чавуш Кости, если не под силу ему окажется?

— В этом мире не сила нужна, а сноровка, Баджибей-ханым. Надо только найти джигита.

— Неужто у вас так думают? Подставь-ка ухо да послушай совет старых туркмен: «Кипящий суп да ледяной шербет зубы портят, старый муж молодухе не подходит, дело портит».

— Жаль мне вас! Значит, туго приходится старым туркменам.

— В чем же разница между старыми туркменами и старыми греками?

— А вот в чем. Мы, греки, как вино, Баджибей-ханым. Чем старше, тем крепче. И спуску молодухам не даем.

Баджибей передернуло. Не любила она скабрезные разговоры, но знала, что обожает их Кости-чавуш. Приходилось поддерживать его болтовню.

Чавуш помолчал. Оглядев с головы до ног стоявшую рядом молодую туркменку, выпятил грудь.

— Что замолчала? Где твой ответ, Баджибей-ханым?

— В таком деле мужчина не свидетель. Спросим ваших баб. Посмотрим, что скажут они.

Чавуш ущипнул за щеку Пополину, с улыбкой прислушивавшуюся к разговору.

— Вот тебе свидетель! Спроси, соврал я?

Баджибей поглядела на Пополину.

— Ну, нет, чавуш Кости! С такими-то младенцами легко. Ты мне подавай настоящую бабу...— Будто разозлилась на медленно приближавшийся караван, крикнула во весь голос: — Ну, вы там! Подгоните скотину!

Тюки были навьючены на волов, сундуки погружены на лошадей и мулов. Караван неторопливо двигался вслед за огромным черным волом.

Баджибей незаметно оглядела своих воительниц, выстроившихся по обеим сторонам ворот. Еще раз проверила себя. Вот-вот грянет бой. Но на душе у нее покойно. Рослая, решительная, Баджибей и в самом деле не знала страха. Не помнила уже, когда перестала бояться чего-либо. Иногда хотелось ей как женщине испугаться, даже досадно было, что ничто ее не страшит.

Она прикинула, как сама свяжет Кости, а надо будет, не задумываясь, прикончит его. Баджибей еще не знала, как это у нее получится, но не сомневалась, что легко. Попыталась угадать по выражению его лица, подозревает он что-нибудь или нет.

Нет! Или не подозревает, или уверен, что в безопасности. Если не подозревает, значит, аллах чутьем не наделил. Она поставила себя на место чавуша. Если б вот так подъехал он к ней, соскочил с коня, ввязался в разговор, если б окружили ее двое парней, неужто не встревожилась бы она, что захватят они ворота и без труда возьмут крепость?!

Аслыхан стукнула переднего вола по рогам, направила его в ворота. Рядом шла Ширин, маленькая рабыня Осман-бея. Аслыхан — высокая, худая, Ширин — плотная, кругленькая. Обе туго перетянули грудь, как делали, идя на сечу, воительницы, словно по возрасту и они годились для боя.

— Давай, чавуш Кости! Будешь обыскивать — обыскивай, понапрасну не тяни.

Аслыхан и Ширин, сложив на груди руки, уважительно поклонились. Не первый год привозили они сюда казну Сёгюта, знали обычай.

Чавуш Кости мечтательно улыбнулся девицам. Приказал Пополине:

— А ну, погляди! Туркменские ханым без сабель и кинжалов не ходят, отряд Баджибей — тем более! — Он коротко рассмеялся.

Пополина, стараясь угодить чавушу, принялась грубо обшаривать Аслыхан. Та, делая вид, что ей щекотно, дернулась, хихикнула, попросила:

— Ой, сестра, хватит!

— Довольно, Пополина! Это люди Осман-бея... Самого близкого друга нашего властителя.

Аслыхан прошла в крепость.

Часть стражников расположилась по обе стороны от ворот. Остальные принялись осматривать сундуки и вьюки: нет ли там чего подозрительного.

Когда чавуш приказал не затягивать осмотр, Баджибей больше не сомневалась. «Знает все, свинья! Думает — как бы там ни было, прикончит сегодня наш властитель всех людей Осман-бея... Ну, погоди, сыграет с тобой Баджибей шутку — в книгах запишут на вечные времена!»

По замыслу Акча Коджи и Каплана Чавуша женщины должны были войти в крепость без оружия, а воины в женской одежде остаться под командой Каплана за стенами.

Женщины после обыска вслед за навьюченными животными по очереди проходили в ворота.

Чавуш Кости пальцем поманил Панайота, вынул из-за пояса большой ключ.

— Знаешь подвал для казны благородного Осман-бея? Беги открой! Ключ вернешь мне!

Панайот побежал, придерживая саблю и переваливаясь с боку на бок, как гусь. Силы в нем было много, но мешали отвислый огромный живот и толстые ляжки.