— Не совсем. Все это одно к одному. Тебе вдруг ничего не жаль для Изабель. Ты заваливаешь ее подарками. Еще немного — и ты станешь осыпать драгоценностями по примеру стариков, не рассчитывающих на ответную бескорыстную любовь.

— А Изабель? Что, по-твоему, она думает о столь странном поведении?

— Ты балуешь, и это нравится ей. К тому же ты внес некоторое разнообразие в жизнь, которую она вела до сих пор. В таком возрасте девушки достаточно романтично настроены. Она выросла без отца, и вдруг он свалился, словно с небес. Разумеется, у девочки голова пошла кругом. Теперь она злится на меня. Когда они привыкнет к тебе, как привыкла ко мне, то тут же побежит к своим ровесникам и не будет сидеть с тобой в глуши.

— И тут же разлюбит меня?

— Она будет любить тебя совсем другой любовью.

Поль устроился поудобнее в своем кресле. Ему вдруг стало не по себе. В словах Сони была доля истины. Все, что он слышал сейчас от нее, он и сам твердил себе не раз. И все же никакие доводы не могли бы заставить его изменить свое решение.

— Предположим, что ты права относительно возникшей между нами симпатии. И что же это меняет? Неужели ты думаешь, что я способен на то, чтобы заняться любовью с Изабель?

— Кто тебя знает.

— Соня! Побойся Бога!

Он вскочил на ноги и с яростью бросил на пол бокал, который держал в руке. Вот такой правды ему не надо. Он никому не позволит высказывать ее вслух. Он был готов разбить все в этом доме, только бы не слышать ни слова на эту тему. Соня на мгновение застыла на месте. Затем пошла на кухню за мокрой тряпкой, чтобы убрать с ковра осколки стекла.

— Подай мне другой бокал, — сказал Поль.

Она не посмела перечить ему. Он вновь плеснул коньяка в бокал. Пока Соня, сидя на корточках, тщательно протирала ковер, он решил продолжить начатый разговор, но уже более спокойным тоном.

— Я не хочу и слышать о том, что ты сказала мне сейчас.

— Ты первый завел этот разговор.

— Я пошутил. Для того, чтобы ты поняла: нельзя судить о людях по себе и приписывать другим свои грязные мыслишки.

— Ну, конечно, я шлюха по-твоему.

— Без всякого сомнения. Но это лишь одна сторона проблемы. В тот день, когда ты обратилась ко мне, чтобы я увез Изабель, ты это сделала потому, что испугалась. Твоя дочь или так называемая наша совместная дочь встала на кривую дорожку.

— Не будем преувеличивать. Изабель была лишь неосмотрительной.

— А я ни в чем и не обвиняю ее. И все же у тебя были большие опасения. Со своей стороны, и она могла не согласиться на наши условия. И все же приняла их, что только лишний раз подтверждает покладистость ее характера. Нельзя сказать, что каникулы Изабель затянулись. Напротив, они были слишком короткими. Она еще не успела окрепнуть духом, и потому в Париже ее поджидают прежние проблемы. Поэтому у меня в голове созрел план, как помочь Изабель восстановить душевное равновесие. С ней надо долго и терпеливо беседовать, чтобы она смогла наконец обрести душевный покой. И вот как раз это тебе пришлось не по нраву.

— Нет. Вовсе не так.

— А что же?

— Мне не нравится, что ты принялся ухаживать за Изабель. Твоя прихоть может привести к большим неприятностям.

— Каким?

— Я уже говорила.

— Боже мой! Ты опять за свое!

Он поднялся и швырнул бокал на пол.

— Убери! Ты на большее не способна.

Подойдя к сервировочному столику, он взял другой бокал и наполнил до краев.

— Предупреждаю, здесь не меньше дюжины бокалов.

— Значит, у меня в запасе еще десяток. Соня, почему мы не можем проявить благоразумие? Неужели ты думаешь, что я здесь для того, чтобы бить твою посуду?

— Нет, ты пришел отнять у меня дочь.

Он устало пожал плечами:

— Посмотри, что ты сделала со своей дочерью!

— Я старалась изо всех сил, но никто не помогал мне.

— Верно. Мы не могли жить вместе. Вспомни, как ты изменяла мне.

— Я ничего не забыла. И нисколько не в обиде на тебя. У меня были свои недостатки. Но за то время, пока мы жили с тобой под одной крышей, я достаточно изучила тебя. И потому против того, чтобы Изабель оставалась с тобой надолго. Мне уже кажется, что ее нельзя оставлять с тобой даже на час.

С тяжким вздохом он упал в кресло и осушил свой бокал. Затем поднялся, чтобы вновь наполнить его. «Из-за этой стервы я скоро напьюсь и тогда точно наломаю дров. Она никогда не задумывается о возможных последствиях. Впрочем, что она такое сказала? „Нельзя с тобой оставлять даже на час!“ — Он на секунду представил, что было бы, если бы он пошел на крайние меры. — Я возвращаюсь в Тарде вместе с Изабель. Робер поможет мне превратить дом в неприступную крепость. И мы примемся спокойно ждать жандармов. Но, клянусь, напоследок я трахну эту девчонку».

Нет ничего более утомительного, чем дать волю своей фантазии, подогретой алкоголем и злостью. После воображаемого дебоша Поль почувствовал себя совсем опустошенным. Соня как всегда безропотно и смиренно чистила ковер. Поль понял, что его гнев остывает. Ему уже хотелось тишины и покоя. «Равнодушие живет в каждом из нас. Как пес в своей конуре грызет кость, так и я буду долго еще пережевывать в одиночестве события последнего месяца».

— Соня, — произнес он дрогнувшим голосом, — ведь я когда-то любил тебя. Возможно, не так, как этого хотела ты. Неужели это ничего больше не значит для нас?

Какой-то неясный внутренний голос подсказывал ему, что это было важно для него так же, как первые шаги или первое причастие. Безусловно, он не жил прошлым, но ему не хотелось заглядывать и в будущее. Лишь настоящее имело ценность для него. И это настоящее было связано с Изабель. Поль вновь был готов продолжить спор, а если все его аргументы будут исчерпаны, то и сломать в этом доме всю мебель. Соня сказала: «Ни на час». Час для любви — это уже много, когда за неделю можно пережить целое любовное приключение.

— Когда ты думаешь вернуться в Париж? — спросил он.

— Я взяла билеты на следующий четверг.

— Тебя устроит, если я привезу Изабель в среду вечером?

Она выпрямилась:

— Лучше во вторник. Нам нужно собраться, сложить чемоданы.

Только пять дней! Вот и все, что послал ему Бог.

— Договорились, во вторник после обеда, — сказал Поль.

Он испил свою чашу до дна. Как теперь ему смотреть в глаза Изабель? Она не простит столь позорного поражения. Он представил, как Изабель своей изящной ножкой попирает его в грудь со словами: «Толстый старик, я презираю тебя: ты дал загнать себя в угол». Это старо как мир. И с этим надо смириться. Полю ничего не оставалось, как сорвать на ком-то свое зло. Своей мишенью он выбрал эту упрямую козу, которая держала в доме коньяк и бокалы, хотя сама не брала в рот ни капли спиртного.

— Тебе не стыдно, что я так легко уступил?

— Напротив, я довольна. Впрочем, что еще остается тебе? На моей стороне закон.

— Закон для шлюх?

— Ты можешь говорить все, что угодно. Кстати, позволь напомнить: несколько минут назад ты признался, что любил меня.

— Тут вовсе нет никакого противоречия. Я всегда питал слабость к шлюхам и, в частности, к тем из них, кто отличается чистоплотностью, любит порядок, держит над кроватью распятие, подкладывает под зад подстилку и заставляет ходить по дому на цыпочках, чтобы не запачкать паркет.

— От тебя всегда остается много грязи. Вот и сейчас ты испортил ковер так, что мне пришлось чистить его. Хочешь продолжить?

Он глубоко вздохнул:

— О! Как бы мне ни хотелось, но это еще больше осложнит наши отношения. Я предпочитаю выпить немного коньяку. Пришло время, когда глоток коньяка для меня предпочтительнее всего. Ты позволишь?

— Ты уже и так много выпил.

— Мне это просто необходимо. Соня, скажи, разве нельзя нам жить в мире?

— Я делаю все, что в моих силах.

— Верно. Ты права. Мне пора уходить. И не говори больше про свой паркет. Старая курица, я привезу твоего цыпленка во вторник. И все же, чтобы ты знала: ты причинишь Изабель больше вреда, чем я. Извини за ковер. Спасибо за коньяк. До вторника.