1 марта погода наладилась, главный пограничник проснулся, но в Хатангу прилетел «кто-то из области». В связи с этим два наших вертолета были задействованы в показе гостям бескрайних просторов Таймыра. Мне уже казалось, что мы никогда не улетим отсюда. Слишком спокойно сдавала позиции та сторона. Опаздывая по срокам, мы видели, как на наших глазах февраль перешел в март. Ни у кого, кроме нас, не было необходимости торопиться и переживать. За рейс заплачено, и он, конечно, будет, однако, чтобы у нас всё получилось, мы должны были стартовать с мыса в конце февраля, на худой конец — 1 марта.

И лишь 2 марта мы смогли ощутить долгожданную вибрацию сидений, означавшую для нас, что мы уходили из этого, чуждого нам мира чьих то запретов. Под колеса вертолета ложились первые километры тундры, а в возбужденном мозгу пульсировали строки Высоцкого:

Мы действительно летели на север. Через несколько часов мы подтянулись к мысу Челюскин, и Сергей, первый пилот, долго не мог опустить вертолет на землю. На Челюскине была пурга, и мы не видели самого поселка. Двадцать минут заправки — и снова в полет, теперь на остров Средний.

Мужики есть мужики. Экипажи двух вертолетов и несколько человек обслуги с радостью делали рейс Хатанга — мыс Челюскин — остров Средний — мыс Арктический. Это была дважды желанная командировка: во-первых, за нее хорошо платили, во-вторых, отправляясь на север, летчики бежали от присмотра жен, семейных дел, подальше от начальства… А по большому счету первый полет на север означал окончание длинной зимы и мгновенное избавление от тяжести ожиданий никак не приходящих перемен. Только здесь, за тысячу километров от Хатанги, да за занавесом пурги, можно было крепко расслабиться, хотя бы на несколько дней. На острове Среднем, в бараке общежития офицеров-пограничников этого самого северного в России человеческого жилища, заметенного по самый конек извилистыми языками окаменевшего к марту фирна, за длинным столом, выползающим из комнаты через дверной проем в общий коридор, собираются к ночи прилетевшие вертолетчики и комсостав пограничников, всего человек двадцать. Водка льется рекой. Громкий разговор, веселье и смех, и свобода от прошлой жизни. За ночь выплескивается столько энергии, сколько скопилось в людях за время долгой полярной зимы. А мы со Славкой сидим в это время на темных полках парилки и насыщаемся жаром бани. Это в преддверии новой жизни, которая начнется для нас с завтрашнего дня. Я уверен: через этот балок, переоборудованный под баню, прошли до нас все нормальные соискатели Северного Полюса, — а сам кидаю и кидаю воду на раскаленные камни.

Гера: «4 марта. Утро. Мандраж. Рисовая каша не лезет в горло. Вертолетчики объявляют, что сначала забросят керосин на мыс Арктический, а потом, если будет погода, и нас. У нас наконец-то все готово. Ждем. Подшиваю оторвавшиеся логотипы. Вес на каждого 112 килограммов плюс вес нарт, всего около 125. В общем-то, нормально. Это благодаря политике „этого мы не берем!“».

4 марта в 12 часов мы взлетели с острова Средний, с которого в 1930 году, усилиями команды Георгия Ушакова, началась история советской полярной классики. В нашем вертолете, кроме нас со Славкой, летит Доминик с сопровождающими ее двумя финскими журналистами и Бернар. Во втором вертолете — корейцы и Боярский. Северная Земля где-то справа, но я не вижу ее вершин — восток скрыт непогодой. Запад чище, слева можно видеть паковые льды Северного Ледовитого океана, доходящие на горизонте до темных, мутных от испарений пятен открытой воды. Около двух часов тряски по воздушным ухабам, напоминающей езду на гусеничном тракторе — и вертолеты садятся у деревянного навеса с множеством двухсотлитровых металлических бочек — это и есть северная оконечность архипелага Северная Земля, место старта всех экспедиций к вожделенному Северному Полюсу — знаменитый мыс Арктический, с координатами 81°16′ с. ш. и 95°35′ в. д., известный в нашем мире не меньше, чем мыс Горн или пролив Дрейка.

Принимаем нарты из вертолета. Они настолько тяжелые, что само собой отпадает желание надеть лыжи — мы привязываем их поверх нарт, прощаемся с провожающими, набрасываем рюкзаки, смотрим на компас и выступаем к Северному Полюсу. Все происходит не так знаменательно, как об этом всегда думалось: под ногами твердый фирн, поверхность ровная, кое-где торчат обломки льда. Мороз не чувствуется. 130 килограммов груза тащатся за мной на веревке, упруго, но в последний момент податливо. Ничего, получается, и совсем не смертельно. И все же, что-то говорит нам о великом моменте, уже пришедшем в нашу простую жизнь. Оно таится перед нами, сидит в мглистом, испещренном торосами Горизонте.

Первые два километра прошли за два часа на одном дыхании. Славка идет впереди, бредет не отталкиваясь палками, волочит их за собой. Я пытаюсь не отставать, и мне это удается ценой крайнего напряжения. Потом я, копируя Славку, пробую тащить санки не отталкиваясь палками, но это оказывается невозможно, и мои сани просто останавливают меня. Мы тащим одинаковый вес, только я легче Славки на 25 килограммов, и я быстро понимаю, что на этой арктической трассе это мой недостаток. Тогда я «включаю» руки, мне приходится отчаянно молотить палками, чтобы разогнать сани и не отстать. За Славкой семенит Доминик. В ее нартах сейчас 50 килограммов (остальное ей в три приема будет заброшено вертолетом позже), поэтому она идет на лыжах, которые часто пробуксовывают из-за отдачи, и я думаю, что скоро она последует нашему примеру, снимет их и положит в нарты.

Через час наши с Доминик пути разошлись: она пошла левее. Нас уже окружают торосы, и, продираясь через них, мы все больше и больше втягиваемся в новые, неизвестные для нас взаимоотношения с Арктикой. Пока все находится в пределах нашего понимания. Торосы заставляют нас перейти на челнок, сразу же приходит некое облегчение, когда начинаем методично и настырно перетаскивать через препятствия сначала рюкзаки, потом нарты. За этим занятием мы не замечаем, как входим в долгие сумерки, и на пятнадцатой «полянке», в окружении застывших ледяных глыб, ставим палатку. Разбивка лагеря и бивачные работы проходят быстро и без задержек. И это несмотря на то, что до этого у нас со Славкой не было совместных экспедиций. Все делается по одной, отработанной в зимних походах схеме — железной схеме матерого советского туризма. Начиная с пятидесятых, наши предшественники в туризме, а потом уже и мы, выработали строго определенный свод правил, который всегда оказывался причиной успеха походов по зимней Арктике. Поэтому, ставя лагерь, нам не надо было спорить и что-то друг другу объяснять. Свою первую ночевку мы со Славкой ставили молча и быстро, как будто этим только всю жизнь и занимались. Наблюдая за нашими действиями, я подумал, что, окажись кто-нибудь из нас двоих в команде Скотта, мы бы не дали погибнуть этой экспедиции. На своем родном «поле» Славка излишне въедлив и пунктуален. Он склонен соблюдать букву туристского закона больше, чем прощать несоблюдение. Я видел, что наши устремления сильны и лежат в одном русле, это было главным и вполне достаточным для меня доводом, чтобы успокоиться. Поэтому, в отличие от Славки, я поубавил свою приверженность жестким правилам в мелочах, но за Полюс был готов ломать хребет и, может быть, себе самому в первую очередь.

Первая ночь. На термометре -42°. Где-то рядом происходит торошение: лед визжит, скрипит, кажется, у самой палатки. После ужина забираемся в спальники. Пока они сухие, мерзнуть не будем. Не спим. Неожиданно приходит резкий удар, да такой, что мы перекатываемся в спальниках. Понимаем, что ледовое поле наехало на льдину, на которой стоит наша палатка. В палатке темно, я нащупываю ручку фонаря, тревожные мысли сменяются ужасом. Потом засыпаю. Что-то снова пробуждает меня — грохот стал сильнее, теперь он уже у самого уха. Сейчас ледовые глыбы начнут заваливать палатку! Но куда бежать от них в ночи, в такой мороз? Страшный скрип нарастает. Но чтобы одеться, нужно несколько минут. Славка поднимает голову. Выскальзываю из спальника, развязываю вход, в носках выскакиваю из палатки, с опаской оглядываюсь. В серых плотных сумерках застыли контуры нависших над палаткой торосов. Серая ночная атмосфера, сплетенная морозом в густую, непреодолимую для человеческой плоти сеть, неподвижно лежит на поверхности ледяных глыб. Вглядываясь в торосы, я готов поймать любое их движение. Но все незыблемо, все мертво в этом ночном мире. Я слышу, как работает «экскаватор», слышу его истошный скрип, визг льда, раздираемого беспощадным «ковшом». Я начинаю понимать, что он может стоять вовсе не за ближайшими торосами, а в километре, возможно и дальше. Заледенев, возвращаюсь в палатку и, не теряя скорости, проникаю в спальник.