– Боишься, случится что-нибудь?

Машина мчится по Лиссабону в сторону площади Ареейро. Зе Мигел решил проехать по этой части города, вспомнив о комнате, которую он снимал на проспекте Жоана XXI, на этаже, принадлежавшем Сесилии, модистке. Встречаться с женщиной в доме у модистки очень удобно: женщине незачем говорить дома, что она собирается на мессу или к парикмахеру: можно позвонить и узнать, не появились ли в ателье какие-нибудь новинки.

– Ты что – не слышала, что я спросил?

Зулмира возвращается к действительности, отогнав поглощавшие ее мысли. Регулировщик остановил движение посреди улицы Фонтес, и Зе Мигел поворачивается к девушке, смотрит на нее недружелюбно, чувствуя, что сейчас она далеко от него. Они обмениваются вопросительными взглядами.

– Ты говорила тут: вы с матерью помогаете друг другу обманывать старика.

– Да…

– В чем же вы друг другу помогаете?

– Да ну еще!

– Никаких «да ну еще», не смей так отвечать, не люблю, чтобы со мной разговаривали таким тоном. На меня это не действует, я не реагирую. В чем вы друг другу помогаете?

– Когда уходим куда-нибудь вместе, дорогой.

– Или когда твоя мать уходит куда-нибудь? Девушка смотрит на него дерзко, вызывающе.

– А тебе нужно знать, уходит она куда-нибудь или нет? По-моему, не нужно. Ты ведь уже сказал мне, что между вами все кончено.

– А она тебе что говорит?

– Что все кончено, дорогой.

– Но в таком случае?!

– Что «в таком случае»?

– Зачем ей нужно обманывать старика?

Зулмира чувствует потребность заставить его поревновать.

– По-моему, это уже не твое дело. Тебя не должно интересовать, что она делает. И меня тоже… Каждый устраивается, как может, дорогой, разве не так?

– Твоя мать обыкновенная шлюха. Дешевка бесстыжая.

Позади гудят другие автомашины, требуя пропустить их.

Регулировщик открыл движение, а Зе Мигел, ослепленный гневом, не сразу это замечает. Затем отчаянно срывается с места, обходит то справа, то слева вырвавшиеся вперед машины, бросая на девушку быстрые взгляды. Ведет рывками, переключая свет фар, чтобы ему уступили дорогу: ему не терпится поскорее прибыть на место.

– Ей бы в ее возрасте следовало научиться стыду.

– Не вижу, зачем бы. Стыдом не заплатишь за квартиру и сыт не будешь.

– Я даю тебе два конто в месяц.

– Некоторые и по пять получают, да все-таки прирабатывают на стороне.

– Что-что?!

– Между вами все кончено, ты сам сказал, дорогой.

– Да, но она – твоя мать.

– Ну и что?

– Как «ну и что»?!

– Ей ведь тоже нужна любовь.

Это естественно: любовь всем нужна, дорогой. Кому больше, кому меньше, но всем. Она нашла себе дружка.

– Который думает о тебе.

– Не знаю, дорогой. Может, и думает, не знаю. Мы чужими мыслями не распоряжаемся. Или, по-твоему, я виновата?

Но тут Зулмира вспоминает, что Зе Мигел обещал подарить ей эту машину, ей не совсем верится, но как знать, и она начинает заигрывать с любовником. Улыбается, похлопывает его но руке, раскуривает сигарету и протягивает Зе Мигелу.

– Ты что, принял разговор всерьез, дорогой? У тебя совсем нет чувства юмора.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что ты быстро выходишь из себя, что ты относишься к людям без доверия. Все женатые мужчины, дорогой, помешаны на том, что только их жены – серьезные женщины. Всё потому, что замужние смеются меньше, чем остальные женщины.

Зулмира хочет перемирия, но тут же возвращается к прежней позиции – враждебности. Ей действует на нервы то, как он ведет машину – толчками. По рукам его, слегка подрагивающим, девушка видит, что он озабочен; она отыскивает музыкальную передачу – музыка йе-йе, – посмотрим, может, успокоится, может, еще больше разозлится.

На улице идет мелкий дождь. Асфальт блестит, от этого ночь еще чернее, так ей кажется; люди укрываются от дождя в подъездах, под низкими балконами. Зе Мигел чувствует, что хмель снова одолевает его, он словно кружится в медлительной карусели. Может, все это из-за игры городских огней. Он приглушает громкость приемника и кричит Зулмире:

– Если бы ты знала, что умрешь через полчаса, да, через полчаса или даже раньше, что бы ты хотела сделать?

– Никто не знает, когда умрет, дорогой.

– Но если бы ты знала?

– Если бы знала…

Она не понимает смысла вопроса: он кажется ей глупым. Она бы и не прочь была так прямо и сказать Зе Мигелу, но он сейчас нервный, может ответить каким-нибудь хамством в своем духе. Однажды он высадил ее из машины – не этой, другой, – когда они возвращались с пляжа, и ей пришлось пройти пешком больше двух километров, пока она не добралась до станции в Синтре.

Автомашина буксует на вязком от размокшей пыли шоссе; Зе Мигел прибавляет скорости, улыбается, с силой дергает руль, проверяя надежность управления, и наконец начинает насвистывать.

– Все люди должны были бы знать, когда они умрут.

– Ты говоришь сплошные глупости, дорогой.

– Не всегда.

– Лучше поговори о чем-нибудь веселом. Расскажи что-нибудь про «гладиаторов», историю с яичницей, потрясная история, или ту, про доктора, которого вы окунули в канаву после обеда, и он боялся, что там и умрет…

– Вот видишь?!

– Что я должна видеть?!

– Ты тоже заговорила о смерти. Тот доктор струсил, потому что дал волю страху. А я не дам.

– Ты же не знаешь по опыту, что это такое, дорогой.

– Знаю лучше, чем ты думаешь. Видел смерть лицом к лицу, и раз десять, если не больше. Может, поэтому и не ощущаю страха. По крайней мере, страха перед смертью. Жизнь часто куда хуже. Как по-твоему?

– Не знаю. Я слишком молода для таких мыслей.

– Иногда ты говоришь, что умереть тебе ничего не стоит.

– Смотря когда.

– В каком смысле «смотря когда»?!

– Смотря в какой момент. Иногда я думаю, что жизнь – мерзость, дорогой. Иногда – нет. Не знаю, есть ли загробное царство, дорогой.

– А сегодня?

– Сегодня как раз мне хорошо, дорогой. Когда ты рядом, мне всегда хорошо. Я хотела бы жить с тобой.

Расчувствовавшись в порыве легковозбудимой – почти профессиональной – нежности, Зулмира сентиментально роняет голову на плечо Зе Мигелу.

Они выехали на Ареейро, Зе Мигел объезжает площадь, шины визжат на поворотах, словно рубчатая их поверхность выпускает когти, цепляющиеся за асфальт. Выезжая на проспект Жоана XXI, он поднимает глаза на окна комнаты Сесилии-модистки: хотелось бы увидеть эту комнату еще раз, не так мимолетно, а девушка думает, что он демонстрирует машину людям, которые теснятся в подъездах или торчат на остановке в ожидании трамвая.

Потом, резко прибавив скорость, Зе Мигел выводит машину на проспект, ведущий к аэропорту. Зулмира думает, что «феррари» хватит тридцати метров, чтобы разогнаться до сотни в час, какое удовольствие – скорость, дорогой, а в низкой машине еще шикарнее, такое чувство, будто взлетаешь или стелешься над самой землей, как ласточка, когда наступает их время.

– Сейчас ведь нет ласточек, правда?

– Нет. С чего ты вспомнила про ласточек?

– Просто так…

Она протягивает правую руку и усиливает громкость радио. Знакомый голос поет: «Et maintenant, que vais – je faire?»[27]

Чтобы добраться до назначенного места, восемнадцати минут хватит, ну, может, двадцати, оттого что дорога мокрая, думает Зе Мигел, выбрасывая за окно окурок. Он знает огненную змею как свои пять пальцев. Мчится, с почти математической точностью меняя скорость: сто – девяносто – сто десять, – и даже не глядит на спидометр. Ощущает скорость ногой, упирающейся в акселератор.

При виде красного пятна – рейсового автобуса на Калдас – Зе Мигел рывком сворачивает влево, сигнализирует обгон, нервно переключая фары, и немного набавляет скорость, пока не доезжает до поворота; сцепление – передача, переходит на третью, шины визжат, девушка упирается каблуками в каучуковый коврик, словно в попытке затормозить, и Зе Мигел недружелюбно улыбается.