– Что ты делаешь у себя дома? – спрашивает Розинда, вдова.
– Сейчас ничего. Ничегошеньки. Смылся оттуда.
– Я спросила, что ты умеешь делать.
– Много чего. Много чего хорошего.
– А именно?!
– Щелкать блох, тень отбрасывать. И работать люблю. По-настоящему люблю.
– А еще что?!
– Про остальное не скажу.
Девчонки снова хохочут. Зе Мигел прикусывает язык, чтобы не сболтнуть того, что напрашивается, и, зашнуровав башмаки, направляется к широкой двери.
– Если у вас, ваша милость, есть для меня работа, начну сейчас же. Мне бы хотелось поработать здесь. Мне нравится иметь дело с рыбой.
– А ты в рыбе разбираешься? – спрашивает с подначкой Ирия.
– Пощупаю руками, начну разбираться. И слепой, если что-то в руки возьмет, сообразит, что к чему.
– Если рыбу пощупать руками, она быстрей испортится, слышал об этом? – вставляет Розинда, чтобы подперчить беседу.
– Не всегда, я так думаю. Но если меня будут учить, я выучусь. Учусь быстро всему, чему надо.
– Читать умеешь?
– Читать, писать и счеты сводить. На нет. В этом деле я мастак.
Женщины не понимают, что он хочет сказать, и не подхватывают реплики.
– Пристроиться могу прямо здесь, в углу где-нибудь. Одеяло у меня есть. Насчет еды неприхотлив, было бы пол-литра вина. Пол-литра мне хватит.
– А пеленки сколько раз тебе менять? – поддевает его Ирия, которая уже заметила по косящим глазам деревенского, что раззадорить его – дело нехитрое. На слово скор.
Розинда отчитывает девушку:
– Не стыдно тебе? Свяжешься с ним, а после будешь жаловаться, что усач – рыба колючая.
– Ох, господи, тоже мне усач – есть нечего. Мал он слишком для меня, я с рождения голодная, тетушка Розинда!
Зе Мигел отпускает крепкое словцо; женщины посмеиваются над шуточками Ирии, которая не щадит парня – может, потому, что он приземист, а ей нравятся верзилы.
– Ты что, уже прикинула, какие у меня размеры? – ворчит парень, раздосадованный тем, что пыл его непрерывно остужают.
– По сравнению с тем, что мне нужно, нулевой у тебя размер, эх ты, горемыка. Мне подавай молодцов покрупнее, да таких, чтобы все было на месте, да чтобы одного молодца на семь женщин с половинкой хватило и еще осталось. Только тогда соглашусь.
– Придержи язык, Ирия! – вмешивается Розинда; обычно она не прочь послушать, как девушка разделывает кого-то из знакомых, но сейчас опасается, что разъяренный парень ответит совсем уж грубой непристойностью.
– Если вы его возьмете на работу, тетушка Розинда, вы его около меня поставьте. Обработаю вам эту рыбку в лучшем виде. Чешую сниму, потроха выпущу. Можете потом продавать кусками вразвес.
Взрыв хохота не дает Зе Мигелу ответить. Парень чувствует, что разговор становится чем дальше, тем солонее и, чтобы стать своим среди этих женщин, придется проглотить желание отбрить девчонку; и потому он отвечает на шутку с прежней ленцой, как будто включаясь в игру:
– Голова достанется тебе, бери, сам даю. Все прочее пойдет с аукциона.
– Кто предлагает голову, хочет, чтобы его поймали за хвост.
– А это как сказать, – отвечает внук Шестипалого срывающимся голосом; но затем берет себя в руки и бросает девчонке: – Если тебе по вкусу короткохвостые…
Розинда, вдова, вмешивается и прекращает перепалку: слишком уж затянулась и пахнет паленым. Велит девчонкам начинать засолку сардины, а сама поднимается по лестнице на верхний этаж, где она живет: фасад жилой части выложен белыми изразцами с синим цветочным узором и украшен двумя пузатыми железными балкончиками, покрытыми серебряной краской. Вдова ушла, и Зе Мигел не знает, как быть. Прислонился к кирпичной стене возле широкой двери, сворачивает самокрутку – и вдруг, даже не раскурив ее, срывается с места. Уходит в ярости, почти одурев от гнева: убежден, что Розинде пришлись не по вкусу его задиристость в разговоре, его наперченные шуточки, а может, она его расспрашивала от нечего делать, чтобы время убить. Было бы слишком большим везеньем в первый же день найти работу, думает он, пытаясь утешиться. Но досада возвращается.
Неугомонная Ирия выбегает следом и, догнав его, окликает посреди улицы. Деревенский парень поворачивается к ней – таким резким движением, словно ему в ляжку вцепился бешеный пес, – и сует ей под нос два кукиша, выставив торчком большой палец. И орет так, что на всю улицу слышно:
– Иди к себе на подстилку!.. Иди ублажай своих жеребцов, дочка такой-то и распроэтакой!
– Ой, Иисусе, матерь божья! – взвизгивает девчонка и бегом бежит обратно «а склад, съежившись, словно боится, что ее увидят. Но удирает с хохотом, с пронзительным хохотом, которому вторят товарки.
Отомстив с лихвой, Зе Мигел раскуривает самокрутку и возвращается на набережную за котомкой. Он пришел как раз вовремя.
Начался вывоз ранних сортов винограда, и деловая суматоха стряхнула оцепенение спячки со стен городка. И на главной улице, где склады и конторы экспортеров, и на боковых улочках кипит и бурлит интенсивная жизнь в азарте биржевой игры, определенной таинственным курсом – лондонским или гамбургским. Простофили из провинции Трас-ос-Монтес рассуждают о фунтах и марках, о шиллингах и динарах, произнося с гордостью и с опаской эти иностранные названия – словно, именуя так деньги, которые поступают к ним на счет, они становятся на вершок выше самих себя.
Новости хорошие, мухи слетаются на мед: на винограде раннего сорта «диагал», отправленном в ящиках в Лондон, удалось заработать кучу денег; конечно, нужно вычесть стоимость досок и опилок, гвоздей. и перевозки и плюс комиссионные этому, тому и пятому-десятому, но цены на виноград в Гамбурге и Лондоне вознаграждают землевладельца за все тяготы; ранние сорта идут по хорошей цене, что правда, то правда, самое скверное – расходы на перевозку, но при всех обстоятельствах экспортировать выгоднее, чем сбывать на собственном рынке, и к тому же приятно сознавать, что англичане и немцы предпочитают к столу наш португальский виноград, красивые гроздья, так-то, сеньор, цена C.I.F.[11] и цена F.O.B.,[12] все это не очень понятно, но человек становится на вершок выше ростом, говоря обо всех этих удивительных вещах, которых никогда не уразуметь трусам.
Подходят ослы, на них навьючены уже готовые ящики. Подъезжают фуры и повозки, в них корзины с отборным виноградом, а на складах сидят девушки, ножницами обрезают гроздья, удаляют испорченные или некрасивые ягодки, а затем передают товаркам, и те укладывают гроздья в ящики с опилками, которые потом заколачивают плотники: где тут гвозди и дощечки потоньше, парусники уже ждут погрузки у причальной стенки, нужно воспользоваться отливом и попутным ветром, чтобы добраться побыстрей до Лиссабона; ниже по течению – Лиссабон, в лиссабонском порту стоят суда, ждут винограда простофиль из Трас-ос-Монтес, увезут его далеко-далеко, какая честь, сеньоры, знать, что наш виноград отправится в Англию и Германию. Цена C.I.F. и цена F.O.B., выплата в марках и фунтах, если бы не вычеты и не комиссионные, недурные денежки, черт побери!
Первые партии винограда пошли по такому курсу, что дельцы упиваются в эйфории и уговаривают пустить на экспорт лучшие сорта; год будет из ряда вон выходящий, наш виноград – лучший в мире, мой лондонский агент дока по своей части, нужно быть начеку, чтобы вовремя отправить товар на рынок, в любую минуту можно заработать состояние либо все потерять.
Сколько ящиков прикажете?! Дельцам-то комиссионные обеспечены, даже если крестьяне залезут в долги по уши; это биржевая игра, неизвестно, что будет с курсом: то ли цены останутся прежними, то ли резко упадут, так что с трудом удастся покрыть расходы по закупке опилок; тот, кто отправит свой виноград за границу, останется внакладе, а как же, еще бы – но это обнаружится позже, когда придут бумаги, написанные по-немецки или по-английски, бумаги суровые, как нотариальные акты; из бумаг этих явствует, что простофиля из Трас-ос-Монтес, отдавший виноград, ящики, опилки и свой труд, обязан в придачу выплатить деньги за честь продать гроздья из своих виноградников куда-то за рубеж.
