— А все души остаются?
— Все.
И тогда я в это верил.
Сейчас:
Следующий разговор с Девеаном состоялся только после обеда. Может, надзиратель не хотел со мной пересекаться, опасаясь очередных щекотливых вопросов. А может, это я сам не хотел слышать ответы, так как вопросы уже сами по себе получались сложными и… страшными. Моя повреждённая психика теперь выстраивала совсем другую картину вселенной, нежели чем раньше.
Как, оказывается, интересно узнать, что, по сути, мы никому не нужны. Да, я уже давно знал это, но ещё раз услышанное подтверждение тем словам ассоциировалось с печалью. Единый создал игрушки для своих жестоких детей и ушел, заточил себя, чтобы не нести ответственности за свои поступки… — по — людски сбежал. И его не заботит то, что нас ломают, стравливают, уничтожают, дают и изменяют имена, придумывают сюжеты и жизни. Именно играют, отламывая куклам головы, чтобы посмотреть, что такого интересного может быть в пластмассовом теле. И нет ничего странного в том, что этим детям тысячи лет, и сами они себя детьми не считают.
Раскачиваясь на скрипящих старых качелях, я с неожиданной ассоциацией отвращения подумал о том, на что согласился. Исполнять приказы этих безумцев, которые называют себя творцами. Что может придумать их извращенная фантазия? Быть слугой Бездны куда спокойнее, она хотя бы не пытается изображать, что поступает во благо. Проще.
Но я не лучше них?
Они ведь ещё пытаются говорить про долг, предназначение… — вот их слабость, куда надо бить, чтобы освободить себя от глупого бремени. Чтобы, наконец, стать свободным.
Сейчас я готов заплатить цену, которую требует время.
Остальных не было видно, мои проводники предпочитали проводить время под крышей. Далик после того, как долго меня рассматривал за завтраком, ушёл в свою комнату. Тина просыпаться не собиралась, используя свободное время с толком, чтобы потом внутренних резервов организма хватило на максимальное количество непредвиденных обстоятельств. Ларин решила быть рядом с Даликом, моментально почувствовав, что её любимого что‑то беспокоит.
Одна только Ирэн устроилась на невысокой лавочке расположенной поблизости от качелей. В руках девочки был небольшой блокнот, она рисовала. Я помнил об этом увлечении из прошлого, но никак не мог найти в обрывках воспоминаний хоть один рисунок. Она всё время прятала их от меня, а потом… Потом разом стало не до этого. Изредка Ирэн поднимала на меня глаза и почти тут же, боясь встретиться взглядами, возвращалась к делу.
Простые люди занимались повседневной работой, большая часть жителей ушла в поле, в основном молодые женщины. С десяток мужчин ладили на окраине селения новый дом — весть о чьей‑то скорой свадьбе. Даже дети старались быть полезными родителям, словно забыв, что эта пора принадлежит играм и веселью. Вот недавний знакомый мальчишка помогает отцу: пока тот колет дрова, он перетаскивает готовые полешки и ровно укладывает их. Белая звезда чинно шествует по небосводу, радуя всех нежарким полуднем и ярким небом с большими громадами быстро меняющих форму облаков. Кажется, что все ветра устремились ввысь, играться с этим облаками, забыв про землю — здесь безветренно, и мясистые листья деревьев кажутся пластилиновыми игрушками, которые чудак прилепил к широким раскидистым ветвям.
Всегда любил качели. Не знаю почему, но они успокаивали меня. И этот тихий скрип, и удивительное ощущение полёта, и спокойствие, словно два невысоких столба, к которым приделаны качели, отделяют меня от всего мира. И память молчит…
Я даже не заметил, когда ко мне подошёл Девеан. Только что мое уединение ничто не нарушало, и тут за спиной возникла тень надзирателя. Даже не поворачиваясь, я мог с уверенностью заявить, что мужчина сверлит мою спину тяжелым взглядом, а губы его кривятся в усмешке.
— Не могу сопоставить несколько фактов в логическую цепочку, — начал он, видимо ожидая определённой реакции.
— И что тебе мешает?
— Ты… с утра я отвечал на твои вопросы, а теперь хочу услышать ответы на свои.
— Задавай, возможно, я даже не стану врать.
Девеан проигнорировал последнюю фразу, прямо подмечающую, что надзиратель не был честным со мной, и откровенничать я не собираюсь. Он с минуту раздумывал, что хочет узнать первым, после чего спросил.
— Почему ты поставил вопрос: не зачем тебя предали, а когда они это сделали?
Покачал головой.
— А какая разница? Даже навскидку можно назвать множество причин, и неважно — предали меня из‑за трона, личной неприязни, или потому, что им всего лишь нечего было делать. Факт останется фактом: они предали. Но вот вопрос, когда… Я ведь, как мне казалось, умел неплохо чувствовать фальшь, и друзья были искренними. Мы много говорили, смеялись, шутили, не раз друг другу жизни спасали, мечтали, делились сомнениями. И сейчас я точно знаю, что ни Ларин, ни Далик не думают о предательстве — новый я скорее интересен им, но никаких подозрений или отвращения не вызываю. Сначала думал найти этот переломный момент, когда они посмотрят на меня по — другому. Поставил нечто вроде порога — не могу их убить, пока они не переступят его. Тот спектакль с утра был проверкой. Я вызвал сомнения: они всегда выступают первым шагом на пути предательства. Но теперь уже ничто неважно. Я не буду ждать. Чем скорее этот раунд завершиться, тем лучше. Понимаешь?
— Почему же не понимаю? — удивился Девеан, — все более чем прозрачно. Ты боишься, что ошибся, Серег. И хочешь скорее завершить самую грязную работу, чтобы не узнать правды.
— Я не могу испытывать страха. Нет никакой правды, только игра.
— Больше и вопросов нет, на остальные я в состоянии дать ответы самостоятельно.
Мне не оставалось ничего иного, кроме как усмехнуться — уходя от качелей, Девеан негромко, но так, чтобы я услышал, прошептал:
— И я не хочу знать, почему в этом случае ты подталкиваешь их к предательству, будто сам не веришь себе… — остальную часть фразы мужчина не стал договаривать, скрывшись за дверью дома.
— И хорошо, что не хочешь, некоторые ответы не стоит произносить вслух, даже если знаешь их, — прошептал я, обращаясь к себе самому.
Я спрыгнул с качелей и приблизился к Ирэн. Девочка прижала небольшой блокнот к груди, во взгляде перемешались опаска и ожидание. Янтарный кулон ярко блестел в лучах Белой звезды. Какая же она светлая и солнечная: и смешные веснушки, и чуть вздёрнутый нос, и рыжие волосы. И сама девочка казалась оплетённой лучами звезды, как защитным коконом… — оберегающим от меня. Привыкшие за много лет глаза заболели от невыносимо яркого света души хрупкой девочки.
— Привет, — я постарался улыбнуться и прикрыл глаза, чтобы не пугать её пустотой, — ты рисуешь? — устроился рядом с Ирэн на лавочке.
— Немного, — девочка смотрела на меня во все глаза, — я училась сама и потому…
— И поэтому стесняешься своего дара?
— Неправда! Почему ты так думаешь?
Психология останется психологией и в другом мире. Даже с небольшими знаниями в этой области можно добиться от человека нужной тебе реакции и направить. Особенно, если ты хорошо его знаешь.
— Потому что, если я попрошу показать твой рисунок, ты смутишься и попытаешься перевести тему, а потом будешь долго отговариваться тем, что он ещё не закончен, и это всего лишь черновик, а рисуешь ты на самом деле лучше.
Ирэн действительно смутилась, постаравшись скрыть пятна румянца на щеках, наклонив голову, чтобы волосы, упав вперёд обрезанными прядями, скрыли её лицо. Совсем ещё ребёнок, которого до последнего не желали брать в это страшное путешествие — ведь она оказалась совершенно не подготовлена. Но слепая пряха рассудила, и остальным пришлось подчиниться. Именно поэтому её всегда опекали, как только было возможно. Даже Тина, считающая, что человеку нужно избавляться от наивности как можно раньше, старалась по мере своих сил укрывать девочку от сложностей пути. И всё только ради того, чтобы конец удалось оттянуть на целых десять лет… Сколько мне тогда было? Двадцать семь? Тридцать? Может меньше. А Ирэн? И что дали эти года? Ничего. Сколько бы кто ни говорил, но повзрослеть нам так и не удалось — не позволили. Разве что я многое понял. Но так и остался пареньком — неумехой.
