Несколько минут мы сидели молча. Каждый думал о своём. Я вспоминал тот вечер: как уходил из дома с огромным рюкзаком, наполненным всякими штуковинами из нашего мира, которые могли пригодиться в параллельной реальности.

Тот вечер врезался в память настолько четко, что я даже вспомнил, как меня кто‑то окликнул на входе в парк — кажется, одноклассник, голос показался мне знакомым, но я так и не повернулся, поспешно свернув с аллеи, чтобы никто не увидел моих проводников.

Вспоминал, как вышел из портала и действительно поверил, что уже стою не на своей Земле. Не знаю, как объяснить то чувство. И теперь, и тогда. Просто стоишь и понимаешь, что всё вокруг тебя абсолютно чужое.

А потом поднял голову. И поверил ещё больше. На небе с красноватым отливом сияли два солнца. Одно обжигающее белое и большое — большое, а другое багровое, маленькое. Деревья с красными резными стволами, которые росли вокруг геометрически правильной круглой полянки. А какой там был воздух. Чистый, удивительно вкусный, бодрящий. Мои проводники даже не могли понять, почему я так всем восхищался, ведь для них это всё казалось обычным.

Леша покачал головой.

— Может быть, тебе стоит написать книгу? Я уверен, что она неплохо разойдётся.

— Книгу… — отвернулся. Ведь когда‑то это было моей мечтой — написать книгу. Чтобы зайти в книжный и увидеть: человек покупает мое творение. Разве это не счастье? Не знаю…

Я теперь ничего не знаю. Да, и есть оно, счастье?

— Знаешь, — подумав, я всё‑таки ответил, — может, и напишу. Но только после того, как закончу все дела. Да, непременно напишу книгу о том мире. Знаешь, Леш, ведь у него даже особенного название не было. У стран — да, у народов — обязательно. А весь мир они называли так же, как и мы — Земля. Зачем другое придумывать? Это как раз в книжках авторы любят сочинять длинные, ничего не значащие названия. Напишу хорошую приключенческую фэнтези. И что б обязательно с хорошим концом.

— С хорошим концом? — эхом откликнулся брат, а потом удивленно вскрикнул: — А у вас, что ли, плохой конец получился?! — понимающе оскалился он, — ага, и ты умудрился сделать так, чтобы пережить это заново и всё исправить? Но что‑то не так пошло — отсюда и эти пятнадцать лет.

Всегда поражался умению брата делать потрясающе точные выводы. Но стоило мне так подумать, как брат сказал совсем другое.

— И что у вас там случилось? Этот, как его, тёмный мастер, вас убил? Угадал? И ты решил вернуться и спасти друзей?

— Нет. Моя сказка закончилась иначе, — может не надо ему рассказывать — это только моя боль. Зачем ему переставать верить в добрые сказки? Хотя раз уж сказал "а", придётся договаривать до "я".

— Как выяснилось, Эрик оказался меньшим из всех зол, — увидев непонимающий взгляд брата, я пояснил: — Тёмного мастера звали Эрик. Мой ровесник, умный, обладающий неимоверной силой. Реформатор, который, в отличие от тогдашнего меня, видел весь мир насквозь. Видел грязь и мерзость, которую от меня тщательно скрывали за слащавыми улыбками.

Я продолжил свою исповедь. Рассказывал всё самого начала. Как меня учили сражаться и пользоваться магией, хотя в ней я был полным нулём. Признаться, у меня дара как такого и не было. Мои новые друзья от того, что попросил не обращаться ко мне полным именем, а они плохо выговаривали букву "ж", придумали другую вариацию — Серег. Мне тогда это очень понравилось, видимо, всё‑таки сильно перечитал книжек. Я рассказывал, как со своей командой преодолел половину того мира. Как первый раз убил разбойника, который напал на Ирэн. Как долго из‑за этого переживал. Как принёс присягу новому миру, и сам король Адриан посвятил меня в рыцари. Как познакомился со старшим народом. Как прислужники мастера напали на светлый дворец. Как мне не хватило доли мгновения, чтобы спасти князя Шарисса, к тому времени ставшего мне лучшим другом и наставником… Как в плену я встретился с мастером. Рассказывал про наши долгие споры и странные разговоры, пока я сидел в его подземельях и во время пыток. Вспомнил его ясные синие глаза ребёнка без плёнки безумия или жестокости. Как потом меня предали лучшие друзья, прямо на балу, посвященному великому освобождению. Как меня изгнали, а в одиночку и без антидота я не мог вернуться домой. Как со мной осталась только моя милая Ирэн.

И уже тихо я добавил, будто необходимое дополнение:

— Мы любили друг друга. У нас родилась дочь. Три года, живя на окраине крошечной деревушки, мы были почти счастливы.

Потом рассказал, как Эллин убили.

Мы отлучились из дома совсем ненадолго, но опоздали. Как потом началось сумасшествие, — меня посадили в тюрьму Бездны, обвинив в заговоре и служении безумной госпоже. Как семь лет я провел в крошечной камере, а безумие медленно поглощало меня. Рассказывал, что Ирэн пыталась меня вытащить; что её убил собственный брат, который не захотел отказываться от короны. Что меня приговорили к казни, и я лишился души…

Вдруг внутри что‑то оборвалось, я стал говорить обо всём. О том, как мне было плохо, как я считал каждую секунду и ненавидел само понятие — "жизнь". Как разум метался в тесной клетке сознания, как тело умирало. Рассказывал, как невыносимо стыдно делать всё под себя. О своём надсмотрщике. О том, как Бездна, поселившаяся во мне, на грани смерти вырвавшись на свободу, восстановила меня, как это было больно. Как день за днём я учился сидеть и ходить, но сначала просто шевелить пальцами и открывать рот. Как я понял, что навсегда лишился чувств. Как убил Микеля. О том, как отомстил и как познакомился со своей будущей госпожой и согласился на странную сделку. Как пришёл в себя сегодня утром.

О том, что я ничего и не могу почувствовать. О том, как это — жить без души.

Закончив рассказ, я просто замолчал. Добрый час исповеди не дал мне никакого облегчения. Закрыв глаза, попытался внушить себе, что на самом деле стало гораздо лучше. Просто я боюсь поверить, что разделённая ноша становится легче. Мои самовнушения прервал судорожный вздох брата. На крошечный момент мне показалось, что, посмотрев в его глаза, я увижу ненависть, презрение или страх. Но нет. Леша, пересилив себя, сочувствующе хмыкнул и задумчиво укусил последний оставшийся на тарелке бутерброд. Несколько минут я смотрел, как он медленно пережёвывает копчёную колбасу, а потом пробует мне улыбнуться с набитым ртом, после чего смущенно стряхивает хлебные крошки с кровати. Я даже не смел надеяться на такую реакцию. Спасибо…

— Знаешь, — наконец, проглотив здоровущий кусок, сказал он, — ты же мстить собираешься? Возьми меня с собой, ты‑то удовольствия получить не сможешь, если я правильно все понял, зато, глядя на мою счастливую физиономию, когда я сам хорошенько попинаю их трупы, поймёшь, что всё прошло на "ура"!

— Ты невыносим. А кто за родителями будет присматривать? Я собираюсь через два года уйти, и уйти надолго. Но на этот раз стирать воспоминания не собираюсь. И говорить правду не буду. Им лучше не знать такого…

Леша мрачно кивнул. Обманывать родителей ему категорически не хотелось, но он прекрасно понимал, почему это придётся сделать.

Посмотрев на пустую тарелку, мы, не сговариваясь, отправились на кухню обедать. Правда, перед этим я прошёлся по комнатам, вспоминая прошлую жизнь. Понадеялся, что память, обрушившись лавиной, вернёт хоть какие‑то ощущения. Но нет. Открыл шкафы в комнате родителей. Полюбовался на компьютер Леши и заставленные фантастикой полки, а ведь в прошлом это у меня была самая большая в семье и классе коллекция книг. После небольшой экскурсии я понял, что так просто чувства не вернуть, и устроился с братом на кухне.

За обедом мы и обговорили наш план. В общем‑то, Леша рассудил довольно здраво, что, если сразу придумать логическое объяснение — это будет выглядеть странно. Надо сделать всё так, будто сами страшно удивлены случившимся. Ну, или не понимаем, что и как произошло. Я ковырялся вилкой в салате, пытаясь понять, зачем всё сразу рассказал Леше, и не было ли это опрометчивым поступком. В конце концов, в этой жизни брат не может быть копией прежнего себя. И насколько он изменился, ещё предстоит узнать.