Ох, не дураки были итальянцы, когда ввели в моду стилет — узкий кинжал с острым, словно иголка, клинком. В любую щель в доспехах пролезет, бьет наверняка, а следов практически никаких. Например, шило можно глубоко загнать человеку ъ ухо, и только трепанация определит причину смерти. Недаром женщины-ниндзя носили в волосах заколки-стилеты, а нынешние японские душегубы считают высшим пилотажем убийство спицей. Серега в Стране восходящего солнца не бывал, но и он относился с уважением к заточенному надфилю и не унялся, пока не превратил лист картона в натуральное решето. Потом, хотя физкультура уже надоела, Тормоз потянулся за мечом, и стало ясно, что он всеми силами старается убить время — до момента, когда следовало позвонить зеленоглазой амазонке. И волнует его отнюдь не судьба запаски.
«А что, я бы ей отдался». Серега вытащил из шкафа парадные, с эмблемой на самом видном месте трусы, девственно-белые носки и направился в ванную, — плевать, что вода холодная, главное — течет.
Ровно в шесть он уже накручивал телефонный диск, но ответом были лишь длинные гудки — трубку никто не брал. Повезло только с третьего захода, около семи, причем он сразу же узнал голос вчерашней незнакомки — низкий, волнующий и насмешливый: — Слушаю вас.
— Добрый вечер, я по поводу колеса. — Звучало это явно по-дурацки, и Прохорова передернуло — нашел с чего начать, мудак! Обычно, общаясь с телками, он неизменно блистал красноречием, а тут язык просто одеревенел — и двух слов не связать. — Мы с вами встречались вчера. — Тормоз сглотнул слюни и замолк, а на другом конце линии усмехнулись:
— А, спаситель девушек с набережной канала! Как же, как же. Ну что, за запаской заедете?
— Буду через полчаса, — страшно обрадовался Тормоз, повесил трубку и, чувствуя волнение в душе и теле, принялся собираться.
Надел двубортный бежевый костюм, фирменные, купленные еще во Франции штиблеты и, повязав галстук цвета Рысикова хвоста, сделался похожим на рэкетира средней руки — мощный, крепкоголовый, шириною в дверь. По пути на Леню «Голенького» он сделал остановку у булочной, купил огромный, в желтых розах торт и, оставшись совершенно без денег, скоро уже парковался у ничем не примечательного дома-корабля — рядом со знакомым белоснежно-нулевым «семаком».
Рванул дверь подъезда, вихрем взлетел по лестнице и, нежно приласкав звонок, стал в нетерпении переминаться с ноги на ногу. Словно перед запертым сортиром.
— Привет, привет, — вчерашняя зеленоглазая красотка улыбнулась с порога и, чуть склонив голову, поманила Тормоза внутрь, — заходите.
Она, видимо, только что вышла из ванной — босая, с мокрой головой, в халате, однако и без макияжа смотрелась совсем неплохо. Более того…
— Вот, к чаю. — Прохоров, захлопнув дверь, протянул бисквитно-кремовую композицию и глуповато улыбнулся: — Все девушки обожают сладкое.
— Вообще-то я дважды хаживала замуж, но тем не менее не откажусь. — Зеленоглазая взяла торт и, оставляя мокрые следы, пошлепала на кухню. — Вы как насчет окрошки?
— Насчет окрошки мы завсегда. — Тормоз, не в силах отвести глаз от ее икр, лакомых, загорелых, округло-мускулистых, трудно проглотил слюну и, сбросив туфли, двинулся следом — в костюме, галстуке и снежно-белых носках. Проклятое мужское естество стучало гормональным молотом по его благоразумию… Не молотом — кувалдой…
На кухне чувствовались вкус, достаток и запах кофе. Здесь явно уважали чистоту и фирму «Панасоник» — зеленый холодильник, печка, телевизор и прочая мелочь были родом из Японии. Еще Тормоза поразило обилие керамики и кактусов, от микроскопических, со спичку, до огромных, размером с арбуз, но, в конце концов, каждый сходит с ума по-своему. Пока варились яйца, поговорили ни о чем — так, о политике, о скандалах, о кризисах и катаклизмах, когда же речь зашла об урожае, откуда-то из-за плиты прямиком на стол ловко шмыгнула крыса. Сверкая умными глазенками, она дружелюбно пискнула и застыла «сусликом», уставившись на Тормоза, — только длинный розовый хвост чуть подрагивал.
— Даша, Дашенька. — Хозяйка тут же предложила ей кусочек сахару и, ухмыльнувшись, глянула на Прохорова: — А вы обаятельный, ей понравились. Гордитесь, крысы видят всех насквозь… В атомной войне, говорят, сдохнут все, кроме них. Самые живучие твари. .
— Ну это как сказать, есть и живее всех живых. — Прохоров нехорошо оскалился. — Вожди, например, наши точно выживут, отсидятся в своих кремлевских бункерах…
Крыса тем временем, сожрав сахар, убралась восвояси, и разговор плавно перешел к проблемам СПИДа, маркам презервативов и вопросам сексуальной ориентации депутатского корпуса. Собственно, особых вопросов не было — и так ясно, что пидорасы… Наконец все было готово — яйца сварены, ветчина порезана, огурцы накрошены, и, залив салат квасом — домашним, из финского концентрата, гость с хозяйкой принялись за еду.
— Вкусно. — Дохлебав, Прохоров поднялся и, движимый привычкой, опустил тарелку в мойку. — Высший класс, спасибо.
— Приятно слышать. — Волосы у крысозаводчицы уже высохли и лежали густыми рыжеватыми волнами. — Ну что, немного передохнем или прямо сейчас за торт возьмемся?
— Я бы с радостью, только, — глянув на часы, Серега помрачнел, — дело у меня, может, на час, может, на два, не знаю. Не поехать нельзя.
— Эка беда, решайте вопрос и назад, я все равно ложусь очень поздно, сова. — Зеленоглазая поднялась и взяла с холодильника ключи. — А торт лучше есть в компании…
Сунув ноги в шлепанцы, она подождала Прохорова и, как была, в легком халатике на голое тело, направилась к лифту. В тесной кабине на Тормоза нахлынул запах ее волос, горьковато-пьянящий, путающий мысли, ему вдруг нестерпимо захотелось взять эту женщину — прямо здесь, немедленно, плюнув на все условности… Изнемогая от желания, он обильно вспотел, а лифт между тем остановился, и искусительница улыбнулась:
— Что, жарко?
Не дожидаясь ответа, она вышла на улицу и летящей походкой направилась к машине — стройная, гибкая, не замечающая косых посторонних взглядов. «Давай, гад, ложись. — Не в силах сладить с подкатившей эрекцией, Прохоров отстал и тащился следом, чувствуя, как парадные трусы превращаются в орудие пытки. — На хрен, лучше уж семейные».
