— Что, ездить не умеем, или жарко сегодня, развезло? А если что, кто бы отвечал? Как будем решать, полюбовно или ГАИ вызывать?
Глаза у охранника были хитрые, как у нашкодившего кота, и Прохоров нехорошо улыбнулся:
— Шлагбаум подымай, мурзик.
— Почему это мурзик? — Помрачнев, страж грозно распушил усы, а Тормоз, свирепея, пулей вылетел из тачки и, ухватив его за яблочко, с чувством прошептал:
— Потому что замурзыкаю тебя сейчас, падла!
Отшвырнул вымогателя в сторону, дернул цепь шлагбаума и, забравшись в тачку, так врезал по газам, что «тройка» обиженно взревела глушителем: «О-х-х-х-р-р-р-ренел?»
«Сука, урод тряпочный. — Вихрем вывернувшись на Большой, Тормоз выжал из двигателя все соки, пролетел под красный шмелем, однако скоро остыл и уже у рынка скорость сбросил. — На фиг, тачка ничем не виновата». Со Съездовской он ушел налево — Господи упаси ехать через мост Лейтенанта Шмидта! — у Меншиковского дворца подобрал пассажира и, сразу подобрев, порулил по забитому транспортом городу к дому — клиенту надо было к кинотеатру «Рубеж». Пока ехали, разговорились — не то чтобы по душам, за жизнь, — и на прощание вместе с деньгами попутчик сунул Тормозу визитку:
— Все, молодой человек, под Богом ходим. Если что, звоните.
Подмигнул, пригладил кучерявые волосы и отчалил — благоухающий парфюмом, слегка пьяненький и весьма довольный жизнью. На визитке значилось: «Товарищество „УЖЕНЕБОЛИТ" при центральном городском морге. Доктор Безенчук X. X., старший менеджер по перевозкам».
«X… тебе большой и толстый, обойдемся. — Серега сразу же вспомнил о матери, сплюнул через левое плечо и, скомкав приглашение на кладбище, неожиданно разжал кулак. — Едрена вошь, а ведь верно, дельная мысля приходит опосля. Эврика!» Резко дав по газам, он развернулся и, сколько хватало двигателя, с ревом припустил к дому. На Партизана Германа голосовало сразу трое, все приличные, в меру датые, но Тормоз даже глазом не повел, остановился лишь у отчего подъезда и бросился бегом по лестнице. Едва попав ключом в скважину, он рывком распахнул' дверь и, с ходу отдавив Рысику лапу, ринулся в свои апартаменты — где, где, где? Визитка отыскалась на подоконнике — среди рваных пятисот-рублевок, бесполезных монет и красочных оберток от презервативов. Это был кусочек плотной бумаги с золотыми буквами на глянцевой поверхности: «Фирма „ЭВЕРЕСТ". Кузьма Ильич Морозов. Директор-учредитель». Та самая визитка от хмыря из «мерса», что отвалил за сладостное зрелище сотню баксов. Денежки те уже тю-тю, а вот телефон может и пригодиться.
— Отвали, рыжий, — Прохоров согнал взлетевшего к нему на плечо Рысика и, придвинувшись к аппарату, принялся набирать номер, — не мешай продаваться.
Процесс пошел — длинные гудки прервались, что-то щелкнуло, и на другом конце линии зазвучал вязкий, словно патока, женский голос:
— Добрый день, фирма «Эверест». Я вас слушаю.
— Мне бы Кузьму Ильича. — Тормоз оскалился в трубку и, пояснив, что беспокоит по личному вопросу, через минуту услышал знакомый баритон:
— Говорите.
Голос был запоминающийся — напористый, властный, беспощадный, как рык голодного льва, и Серега улыбаться перестал.
— Здрасьте, Кузьма Ильич. Мы встречались позавчерашней ночью. Если помните, вы мне подкинули сотню баксов и оставили телефон.
— А, молодой человек из бежевых «Жигулей»? — Память у Морозова сработала мгновенно, и железа в голосе несколько поубавилось. — Как же, как же, черножопые чуть костями не обосрались. Надумали, значит?
— Обстоятельства. — Сквозь стену Тормоз услышал, как страшно застонал Прохоров-старший, и, вздрогнув, быстро прикрыл дверь. — Очень нужны деньги.
— Да, молодой человек, деньги вещь полезная. — Морозов неожиданно рассмеялся, но как-то зло, отрывисто, и, сразу же сделавшись серьезным, приказал: — Сегодня в девять тридцать вечера у клуба «Занзибар». На Петроградской. Если что, подождите.
В трубке раздались короткие гудки, а между тем крики за стеной слились в один утробный вой, полный ярости, боли и ненависти:
— «Первый», я «третий», «первый», сука, я «третий», где «вертушки»? Где, блядь, «вертушки»? «Первый», у меня два взвода «двухсотых», «первый», сука, где «вертушки»? «Первый»…
«Эх, майор, майор, — не раздумывая, Тормоз вытащил „Московскую“ и, нацедив с полстакана, убрал бутылку подальше, — опять у тебя крыша поехала». Не теряя времени, он выскочил в коридор и, по новой припечатав Рысикову лапу, распахнул дверь в отцовскую конуру:
— Батя, как ты там? Спрашивать тут было нечего.
— «Первый», сука, пристрелю… «Вертушки»… — Прохоров-старший скорчился в углу и, обхватив голову руками, исходил жутким, пробирающим до костей криком. Что он видел сейчас своими выцветшими, вылезшими из орбит глазами? Заживо отрезанные головы двадцатилетних бойцов? Своего замполита, у которого душманы, привязав веревку к прямой кишке, выдернули внутренности? А может, видел он безглазое лицо «первого», так и не обеспечившего тогда поддержку с воздуха? Кто знает…
— Давай, батя, пей, — Тормоз с силой прижал отца к полу и, влив водку в беззубый, вонючий рот, потащил родительское тело на кровать, — сейчас полегчает.
— Понтапон вкалывай, понтапон. — Наконец судорога отпустила тело Прохорова-старшего, и, вытянувшись, он затих — с мокрым от слез лицом, на мокрых от мочи простынях.
«Жизнь наша бекова, — Серега прикрыл отца одеялом и, чувствуя в руках противную дрожь, поплелся на кухню, — нас ебут в хвост и в гриву, а нам — некого».
Не спеша сварил себе сосиски — американские, из индюшатины, но, едва надкусив, понял — впрок не пойдут, так что, дав остыть, осчастливил ими Рысика:
— Давай, рыжий, привет тебе от дяди Сэма. На часах было около четырех, на душе муторно, в голове пусто, и, забравшись к себе, Тормоз принялся размахивать ножом. Причем не массивным, снабженным упорами клинком, за который по головке не погладят, а чем попроще — перочинным. Хотя и тот в руках мастера режет с легкостью артерии и связки, рассекает мышцы и ампутирует пальцы. Вволю исчертив воздух восьмерками и петлями, Прохоров подвесил на веревке лист бумаги, с чувством искромсал его и взялся за заточку.
