И когда Эльза положила трубку, Андреас увидел, что в глазах у нее стоят слезы.

Никто из них не хочет покидать таверну, Андреас это понимал. Здесь, на его террасе, вдали от трагедии, разворачивающейся внизу, и вдали от своей несчастливой жизни дома, они чувствовали себя в безопасности.

Как и много ночей назад, его мысли были о семье. Только ли ссора из-за ночного клуба заставила Адони уйти? Может, он нуждался в свободе от старого уклада? И если бы Андреас мог вернуть время вспять, стал бы он более открытым и щедрым, поддержал бы он своего сына, чтобы тот поехал посмотреть мир, прежде чем остепенится?

Но ведь все эти молодые люди поступили именно так, а их домашние проблемы никуда не делись. Он мог различить это в каждой беседе. Оставив вино на столе, Андреас сел в тени и стал тревожно перебирать в руках четки, пока молодежь разговаривала. Когда пришла ночь и вина стало больше, гости расслабились и, видимо, захотели разговора по душам. Больше они не утаивали свою семейную жизнь. И перешли на более близкое, неформальное общение.

Бедной крошке Фионе не терпелось поделиться сильнее прочих.

– Ты был прав, Шейн… Мне не следовало звонить, они просто получили еще шанс рассказать мне, как я испортила себе жизнь и как они не могут организовать свою серебряную свадьбу, не зная, где я буду. Осталось пять месяцев, а моя мать, которая считает китайские доставки еды прихотью, вдруг озабочена вечеринкой! Я прямо сказала ей, что понятия не имею, где мы будем, а она начала плакать. Она натурально плачет из-за вечеринки, пока мы здесь, неподалеку от всех тех людей в гавани, которым действительно есть о чем плакать. Отвратительно!

– Я же говорил, – вздохнул Шейн.

Они с Фионой курили косяк; остальные отказались присоединиться. Травку Андреас не одобрял, но не время было устанавливать жесткие правила.

– Мне тоже не повезло, – начал Томас. – Мой сынок Билл, может, и правда скучает по мне, но его отвезли в летний лагерь. Моя бывшая жена – ей хотелось бы думать, что я погиб на яхте Маноса, – восприняла звонок более чем холодно. И все же мальчик, по крайней мере увидев новости, не станет беспокоиться обо мне. – Он относился к этому философски.

– Откуда ему знать, что ты вообще находишься где-то здесь? – Шейн, очевидно, полагал звонки домой пустой тратой времени для всех.

– Я отправил им факс со своими телефонными номерами. Ширли обещала повесить его на кухонной доске объявлений.

– И что, повесила? – спросил Шейн.

– Говорит, что да.

– Твой сын позвонил тебе?

– Нет.

– Выходит, не повесила, так ведь? – догадался Шейн.

– Думаю, нет, и вряд ли она захочет звонить моей матери. – Лицо Томаса ожесточилось. – Лучше бы я вместо этого позвонил маме. Но я хотел услышать голос Билла, а потом Ширли меня так накрутила…

Тут тихо заговорил Дэвид:

– Я собирался оставить на автоответчике тихое-мирное сообщение – но семья была дома, трубку снял отец… И он спросил… Он спросил, зачем мне звонить им, если со мной ничего не случилось?

– Ты ведь знаешь, он не это имел в виду, – успокаивающе сказал Томас.

– От облегчения люди вечно говорят что-то не то, – добавила Эльза.

Дэвид покачал головой:

– Но он и впрямь так думает, для него это бессмысленно; и еще я слышал, как моя мать крикнула из гостиной: «Спроси про награждение, Гарольд, он приедет домой на награждение?»

– Награждение? – спросили почти хором остальные.

– Что-то вроде Королевской премии за успехи в промышленности, где его похлопают по спине за умение делать деньги. Будет большой прием и церемония. Для моих родителей больше ничто не имеет значения.

– Кто-нибудь из домочадцев мог бы пойти на церемонию вместо тебя? – спросила Эльза.

– Ну, там будут все коллеги отца, его друзья из ротари-клуба, из гольф-клуба плюс кузены матери…

– То есть ты – единственный ребенок?

– Вот именно. В этом вся проблема, – грустно ответил Дэвид.

– Жизнь твоя, делай что хочешь, – пожал плечами Шейн, искренне не понимая, о чем речь.

– Возможно, они просто хотели разделить с тобой эту честь, – предположил Томас.

– Да, но я хотел рассказать им о трагедии и об умерших людях, а они сразу принялись обсуждать это мероприятие и спрашивать, успею ли я вернуться до него. Это ужасно!

– Вероятно, это способ сказать: «Приезжай домой», не так ли? – вставила Эльза.

– Это способ сказать: «Приезжай домой» в смысле «Приезжай домой, найди хорошую работу и помоги отцу с его бизнесом», а этого я делать не собираюсь, ни сейчас, ни потом. – Дэвид снял очки и протер их.

Эльза ничего не сказала о себе. Она сидела, глядя поверх оливковых рощ далеко в море, на береговую линию цепи островков, где все те люди надеялись провести солнечный выходной. Она чувствовала, как все смотрят на нее, ожидая рассказа о ее телефонном звонке.

– Хотите знать, что за ответ получила я? Ну, похоже, что в Германии никого не было дома. Я позвонила двум друзьям, оба раза попала на автоответчик, и теперь они подумают, что я спятила, хотя с чего бы? – Эльза тихо рассмеялась.

В ее словах не было ни намека на то, что она оставила неясное, но веселое сообщение на одном автоответчике и напряженное, чуть ли не полное ненависти на другом.

Андреас исподволь взглянул на нее. Красавица Эльза, оставившая работу на телевидении, чтобы найти покой на греческих островах, определенно не достигла цели, решил он.

Теперь все на террасе снова молчали, размышляя о телефонных звонках и о том, как бы они повели разговор, если бы могли сделать все заново.

Фиона могла бы рассказать маме о том, как много несчастных матерей и дочерей ищут сегодня друг друга в гавани, и как ей нужно было услышать голоса из дома, и как ей жаль за все причиненное беспокойство, но жаль лишь потому, что она, уже взрослая женщина, должна жить собственной жизнью, – и это вовсе не означает нелюбви к своим маме и папе. Они бы не так сильно расстроились, скажи она все именно так, поделись она своими планами с матерью и повторяй ей раз за разом, что она заботится о них и постарается приехать к серебряной свадьбе. Им нужно было просто подождать и увидеть, что будет.

Дэвиду казалось важным рассказать родителям, что он посетил много мест и узнал много нового о мире. Он мог бы сказать им, что сегодня на одном прекрасном греческом острове произошла ужасная трагедия, которая заставила его сесть и всерьез задуматься о том, как коротка жизнь и как неожиданно она может оборваться.

Его отец любил пословицы и поговорки. Дэвид мог бы сказать ему, что есть и такая: «Если любишь своего сына, отправь его путешествовать»; и он бы добавил, что еще не утвердил свои планы, однако уже воспринимал каждый день как познавательный опыт, делавший его лучше. Эти слова сработали бы: они уж точно не могли быть хуже той глубокой пропасти, которой он отделил себя от родителей.

Томас понял, что надо было звонить матери, а не Ширли. Просто он так хотел поговорить с Биллом и не мог упустить шанса, надеясь, что мальчик окажется там. Надо было звонить матери. Ей он сказал бы, что трагедия его миновала, и она могла бы рассказать об этом Биллу. А еще, что он провел время с людьми, которых никогда прежде не встречал, и они теперь знают, какая она замечательная и как он благодарен ей за оплату его образования ценой внеурочной ночной работы. Мама была бы рада это слышать.

Одна лишь Эльза считала, что ее звонки прошли гладко. Те, кому она звонила, знали: она где-то в Греции, но не знали, где именно, и она не оставила им ни малейшей возможности связаться с ней. Она сказала им именно то, что хотела, расплывчато и нежно в первом случае, резко и холодно – во втором. Она бы не изменила ни слова.

Андреас вздрогнул от звонка телефона. Это мог звонить из полицейского участка его брат Йоргис, вероятно, чтобы сообщить о погибших и пострадавших.

Но звонил вовсе не Йоргис, а какой-то мужчина, говоривший по-немецки. Он сказал, что его зовут Дитер и он ищет Эльзу.