Вокзал в Госларе изменился мало. Все тот же подземный туннель, в котором воздух был сырой, как в гробнице. К закопченному зданию пристроили только похожий на вставную челюсть газетный киоск и кассу с билетными автоматами, Автобус на Ханенклее ждал пассажиров на старом месте. Йоханнес посмотрел в сторону отеля «Ахтерман»—на его стенах по-прежнему вился дикий виноград. Звонок над шлагбаумом у переезда завалился, как и раньше, пробиваясь сквозь городской шум.

В киоске генерал купил «Госларше цайтунг». «Независимое надпартийное издание,—заверял подзаголовок,—основано в 1783 году». И газета и издательство когда-то принадлежали Ристенпартам, другие ветви их рода владели заводом красок в Окрере, фабрикой игральных карт и пивоварней. Все это давно утрачено. Нынешнее поколение живет в обычных квартирах, а единственное землевладение рода теперь —семейный склеп.

«Дискуссия о терроризме»—кричал газетный заголовок. В бундестаге, насколько он понял из напечатанных жирным шрифтом строк, правящая коалиция и оппозиционные партии осыпали друг друга упреками то за слишком мягкую, то за излишне острую реакцию на акты насилия. Канцлер Шмид заверял: «Государство не позволит шантажировать себя — во всяком случае, при нынешнем федеральном правительстве».

Йоханнес сосчитал сдачу, полученную от продавца. Монеты здесь были потяжелее, чем дома, в ГДР. Он еще никогда не бывал в Западной Германии. Министерство тяжелого машиностроения ГДР посылало его во многие страны: в Египте он был инициатором строительства промышленного предприятия, в Африке и Азии вел переговоры с правительствами развивающихся стран, и только государства Западной Европы—особенно ФРГ—оказались вне сферы его деятельности. И даже когда вышел на пенсию, Йоханнес никак не мог решиться съездить на Запад, не желая испытывать на себе того высокомерного отношения, с каким не раз сталкивался во время работы. Да чего он там не видел? Йоханнес вполне довольствовался телепередачами. И потом, он не знал, поймет ли после стольких лет «тех» немцев. Но вот три месяца назад пришло приглашение. Брат Юлиус и кузен Генрих, старший в роде, писал, что хотят снова пригласить всех Ристенпартов вместе с женами и мужьями на традиционный сбор. И эта идея захватила его: сейчас или никогда. Ристенпарты возрождали старую традицию. В годы его детства, вспомнил Йоханнес, да и позднее, когда он со своей женой Гертрудой приезжал сюда, в Гослар, на встречи рода Ристенпартов, торжества всегда начинались с посещения кладбища. Те, кто опаздывал, шли в одиночку. И Йоханнес, следуя внутреннему призыву, отправился сейчас туда же.

Дорожную сумку он запер в автоматический камере хранения. Как часто проходил Йоханнес под этим шлагбаумом через пути, направляясь на кладбище. В юности ему казалось, что умершие никуда не исчезли. За них молились, о них часто говорили, они и после смерти продолжали оставаться в семье. Ребенком он считал, что они просто в отъезде.

На Хильдейсхаймерштрассе стояло новое панельное здание магазина «Гарцкауф» Через широкие двери входили и выходили люди с тележками для покупок. Рядом над бензоколонкой развевались рекламные транспаранты фирмы «Мультивэше» Далее расположилось предприятие «Р.Платео—надгробные памятники». Подростком он здесь часто останавливался в раздумье над словами бабушки, матери отца, которые она произнесла на смертном одре: «Не кладите на мою могилу тяжелый камень—мне трудно будет воскреснуть».

Деревья на кладбище напоминали огромные зонты, с которых капала вода. Йоханнес вдыхал аромат сырой земли, смешанный с запахом ряски, компоста и увядших букетов. Цветы с каштанов осыпались на плющ и грядки тюльпанов. Гробницу он нашел сразу же. Над голубовато-серыми чугунными воротами с ромбовидной решеткой была выбита надпись: «Последнее пристанище рода Ристенпартов». Вот здесь, в склепах, лежали их предки, начиная с 1824 года. Под одной из плит он нашел и могилу своих родителей — Георга и Каролины, погребенной на двадцать лет позднее мужа. Тогда, в тридцать пятом, к его дому в Потсдаме ночью подъехал на мотоцикле почтальон и вручил телеграмму, вызывавшую его в Гослар на похороны отца. Когда умерла мать, Йоханнес лишь через несколько месяцев получил от сестры Мариии фотографию и едва узнал в траурной процессии самых близких родственников. Теперь на стене, сбоку от капеллы, Йоханнес обнаружил мраморные доски в память о погибших кузенах: Рудольфе, павшем в бою под Кухочка-Волей в 1915-м, и Хансе, убитом во Фландрии в 1918-м.

Йоханнес посидел немного возле фонтана. Куда ни посмотришь, всюду надгробные плиты, валуны и скалы Гарца. Мертвые оставили еще много свободного места. Когда дождь перестал, запели птицы.

Йоханнес решил навести справки у кладбищенского управляющего, которого нашел в деревянном финском домике напротив входа; тот подвел его к плану кладбища, висевшему в рамке на стене, и, энергично жестикулируя, сообщил значительно больше сведений, чем требовалось Йоханнесу:

— Мавзолей находится под охраной как памятник старины. Раньше это было навечно, сейчас—только до двухтысячного года. Да и кого тогда заинтересует старые имена?

— Кто-нибудь заботится об усыпальнице?

— Иногда приходит какая-то дама открывает мавзолей. Проветривает, делает уборку. Надолго она задерживается, насколько мне известно. Во всяком случае, у нее есть собственный ключ.

— Я один из Ристенпартов, — сказал Йоханнес. — Но я приехал из ГДР, так что здесь считают посторонним.

— Вот как?

Больше управляющему ничего было добавить. Видимо, он решил, что Йоханнес, как большинство старых людей интересуется погибшими на войне, и показал на план кладбища.

— Если вы пройдете вон туда, в глубину, то сначала увидите мемориал героев четырнадцатого — восемнадцатого годов, а потом тридцать девятого — сорок пятого.

— Героев?

— Ну да. Так говорится.

Йоханнес зашагал по дорожке. Кладбища всегда чем-то притягивали его. Он сравнивал их между собой, как храмы, которые ему довелось видеть. У каждого было свое лицо, но в целом все они—и храмы, и кладбища—были для него обителью непостижимого, так он их воспринимал. В загробную жизнь Йоханнес не верил — лишь в память живых. Он не хотел себя обманывать. Хотя Солдатские воззрения отошли в прошлое, в нем уцелела толика усвоенных с детства принципов, которые требовали пройти по жизни без иллюзий, а затем освободить дорогу другим. Он долгое время переоценивал роль дисциплины. Бывало, даже утверждал, что все можно свести к некой объективной сути — и людей, и вещи. Случалось, он смотрел на себя со стороны, как на чужого, и это его пугало. А может быть — по крайней мере Йоханнес на это надеялся, — в последние годы он немного переменился.

Йоханнес читал имена на могилах. Тучи расходились. Там, где сквозь кроны деревьев проглядывало солнце, от луж поднимался пар. Май повеял запахом земли, корней и сирени. В одной из могил по пояс в земле стоял могильщик и лопатой выбрасывал наверх глину с перегноем.

Продолжая свой путь, Йоханнес увидел двоих мужчин, которые чуть ли не по стойке «смирно» стояли перед каким-то надгробием. Он подошел ближе и прочитал надпись на камне:

ХАЙНЦ-ВИЛЬГЕЛЬМ ГУДЕРИАН

17 июня 1888 — 14 мая 1954 года

генерал-полковник в отставке

Во время войны он несколько раз встречал Гудериана. В его личности для Йоханнеса соединилось многое. Это был храбрец, каких мало, тактик, военачальник, упорный в обороне, один из тех, кто увлек за собой войска, пока шло наступление по всему фронту. И тут Йоханнес узнал обоих мужчин, стоявших рядом прямо и торжественно, будто они заступили в караул прошлого.

— Генрих, Юлиус! —воскликнул он.

Они повернулись.

— Йоханнес, как ты здесь очутился?

Три старых человека обнялись, неловко стукнувшись лбам, руки их скользнули по плащам.

— Вот решил и приехал, сказал Йоханнес.

Он разглядывал брата и кузена, ища перемен в их лицах и прикидывая, каким он сам кажется им после столь долгой разлуки. Вот стою, подумал он, будто перед своими дедами, только теперь и я — один из них.