— Наверное, — сказал я. — Она знает, что Лора лечится у меня.

— Я вам не завидую, — сказал он. — Таких поискать.

— Что она наделала?

Он пожал плечами и, подойдя к кровати, сделал неопределенное движение рукой.

— Ну, во-первых, само по себе это происшествие. Потом она ужасно себя вела до того, как подействовал укол.

— Что она делала?

— Ну, — неопределенно сказал он, — она кричала, металась по комнате. В общем, вела себя довольно дико. — Он поднялся. — Не думаю, что вам есть о чем беспокоиться, по крайней мере, в том, что касается ее физического состояния. Утром все будет в порядке. Может быть, будет некоторая слабость, но не более того.

— Я вам очень благодарен, — сказал я.

— Не за что, — проговорил он, выходя из комнаты. — Вероятно, утром нужно будет уладить формальности с полицией. Позвоните мне, если я понадоблюсь.

Лора все-таки добилась того, что сеанс в субботу состоялся, — в больнице. Во время этой и многих последующих бесед мы обсуждали причины ее экстравагантного, саморазрушительного поступка. Как указал врач, это была не более чем драматическая демонстрация без серьезного намерения, хотя в подобных случаях могут быть гораздо более серьезные последствия. Ее целью было сорвать мне выходной и вызвать меня для того, чтобы снова пробудить во мне то сочувствие, которое, как она полагала, она сама подорвала своим провоцирующим поведением в четверг. В целом же, причины, как мы потом поняли, лежали гораздо глубже.

Мотивация этой попытки Лоры совершить самоубийство была двоякой. Бессознательно она стремилась повторить ситуацию ухода своего отца, только с более благоприятным исходом; в то же самое время это должно было послужить наказанием за так называемые «грехи» ее поведения и преступления, совершенные мысленно в возрасте от двадцати до двадцати четырех лет. В том, что касается первого из этих странных мотивов, вполне понятно, что Лора истолковала мой короткий перерыв в лечении как уход, что было сходно с тем, как ее раньше покинул отец. Однако на этот раз, как убеждает ночной звонок ко мне в гостиницу, она чувствовала себя, по крайней мере, частично ответственной за то, что она сама прогнала его (в лице аналитика). Для того чтобы вернуть его, ее отчаявшееся сознание замыслило покушение на самоубийство — которое было не чем иным, как безумной попыткой — спланированной, как казалось, но не осуществленной более чем десять лет тому назад — повторить первоначальную драму, обеспечив при этом другое и более благоприятное завершение.

Этот сумасшедший поступок был также подстегнут той фантастической арифметикой признаний и наказаний, которые Лора, как какой-то помешавшийся бухгалтер, не уставала придумывать, чтобы успокоить воспоминания, раздражавшие ее чувство вины. Я опасался, когда эта модель поведения стала мне ясна, что та мысленная ведомость, которую она вела относительно своих ежесеансных признаний в виновности и относительно степени аскетичности ее жизни, никогда не будет закрыта. Самоотрицание необходимо вело к муке. Моя попытка помешать этому провалилась — и не потому что она была неверно спланирована, но потому что была неряшливо выполнена. Мои собственные неосознаваемые потребности — остаточный инфантилизм во мне самом — в данном случае побороли рассудок и вовлекли меня в ошибочные действия, которые едва не стоили Лоре жизни.

И она, и я извлекли хороший урок из этого ужасного опыта, и в конце концов это оказалось даже некоторого рода благом для нас обоих. Разумеется, я бы предпочел получить этот урок в какой-то другой форме. Что же касается Лоры, то она довольно быстро выздоровела и вернулась к процессу анализа со значительно более трезвым взглядом на вещи после того, как она встретилась со смертью. Помимо всего прочего, этот эпизод помог ей обрести подлинное понимание себя и своего поведения, благодаря чему она сумела отказаться от своего ложного аскетизма и прекратила играть роль «образцового», «приспособившегося» психоаналитического пациента среди своих друзей.

Происшедшие события предоставили нам массу материала для работы в последующие месяцы. В особенности это касалось ситуации, которую в психоанализе технически называют «трансфером» (переносом) — т. е. отражением в терапии прежних форм взаимоотношения с людьми, игравшими значительную роль в жизни пациента, — покушение Лоры на самоубийство привело даже к более глубокому пониманию ее настоящего невротического поведения. И по мере того, как мы все серьезнее занимались темой трансфера, составляющей органическое ядро всякого терапевтического предприятия, по мере того, как мы вместе следовали от беседы к беседе его извилистым путем, Лора быстро делала новые и весьма существенные успехи. С каждым новым шагом к самопониманию все полнее раскрывалась личность Лоры, и та ноша несчастья, которую ей так долго пришлось носить, становилась все легче и легче.

Это было чудесно — наблюдать за метаморфозой Лоры. И мне, как живому инструменту происходивших в ней перемен, это доставляло огромное удовлетворение. Тем не менее мое удовольствие было неполным, так как я понимал, что мы по-прежнему не нашли объяснения для единственного оставшегося симптома, который до сего времени избежал воздействия терапии. Мы не достигли никакого прогресса в отношении той странной жалобы, которая и привела ее ко мне: приступы не поддающегося контролю голода, лихорадочного поглощения пищи и ужасных последствий этого.

У меня была собственная теория по поводу этого упрямого симптома, и меня часто искушала возможность последовать предположению одной из «школ» психоанализа и сообщить мои идеи Лоре. Однако поскольку я считал — и по-прежнему считаю, что такая техника теоретически неоправданна, ибо является выражением неуверенности и нетерпения психоаналитика, а не хорошо продуманным подходом к проблеме психотерапии, именно поэтому я решил обуздать свое нетерпение и стремление поставить симптом Лоры в центр нашей работы путем проверки того, какой эффект произведут на нее мои интерпретации. Придерживаясь проверенных методов, я посчитал необходимым попридержать язык и дождаться развития событий. К счастью, они не заставили себя ждать. В одной из бесед к моей пациентке пришло могучее прозрение, которое расчистило все те психические наслоения, которые превратили ее жизнь в муку.

Лора редко опаздывала к назначенному времени и никогда не пропускала сеансы без основательной причины, предупреждая об этом заранее. И в тот день, когда она не появилась к указанному времени, я почувствовал нарастающую тревогу. Минуты истекали, и наконец после того, как прошло более получаса, а Лора по-прежнему не давала о себе знать, я попросил своего секретаря позвонить ей домой. Там никто не отвечал.

На протяжении дня, будучи занятым с другими пациентами, я лишь несколько раз вспомнил о том, что Лора не пришла на свой сеанс и не сообщила мне об этом. Когда я снова вспомнил об этом по завершении рабочего дня, я постарался, как обычно делаю в таких случаях, припомнить предшествующую беседу с ней и найти какой-то ключ к такому необычному небрежению своей терапией. Но не найдя ничего существенного, я выбросил это из головы и уже собирался уходить.

Но, ожидая в коридоре лифт, я услышал звонок телефона. Я не был настроен отвечать на звонок, но Джин, моя секретарша, более обязательная в таких делах, настояла на том, чтобы вернуться и поднять трубку. И пока я стоял в лифте, она вернулась. Через некоторое время она вышла из офиса и в ответ на мой вопрос лишь пожала плечами.

— Должно быть, ошиблись номером, — сказала она. — Когда я ответила, то послышался какой-то странный шум, похожий на смех, и потом положили трубку.

Я приехал домой вскоре после шести часов и переоделся для того, чтобы встретить гостей, которые должны были прийти на ужин. В ванной я услышал звонок телефона. Трубку подняла моя жена. Когда я вышел из ванной, то спросил, кто звонил.

— Очень странно, — ответила она. — Кажется, тот, кто звонил, был пьян, и я не смогла разобрать ни слова.