При чтении описания этих случаев невольно создается впечатление, что роль аналитика меняется: от холодного, объективного наблюдателя в антисептической атмосфере клинической нейтральности к личностно вовлеченному участнику события анализа. Манера письма Фрейда и его ранних последователей (Абрахама, Ференци) навевает образ психического хирурга, беспристрастно описывающего исследование душевных заболеваний своих пациентов. В теории они особо подчеркивают аналитическую анонимность, так чтобы пациент видел в аналитике чистый экран, на который проецируются его искаженные эмоции. Однако эта объективность, которой сам Фрейд гордился, по крайней мере, до некоторой степени кажущаяся, а не реальная. Даже такой критический автор, как Джозеф Уортис («Фрагменты анализа с Фрейдом»), приписывает Фрейду «мягкость, вдумчивость и дружественность» в отношении с пациентом. С другой стороны, Линднер, считающий себя фрейдистом, подчеркивает, что работает в тесном эмоциональном и человеческом контакте с пациентом, как это делает, например, отошедший от психоанализа Салливан. Решающее различие в подходах заключается в том, что характер отношений Фрейда со своими пациентами скорее обусловливался самой его личностью, чем являлся обдуманной манерой, основанной на теоретическом убеждении.
От других форм терапии психоанализ отличается прежде всего тем качеством, что представляет собой осознанно личностную по своему существу форму лечения психических заболеваний. Его провал или успех зависит от характера взаимоотношений между психоаналитиком и его пациентом и их обоюдной способности к общению друг с другом. Хотя, без сомнения, эти отношения всегда являются значимым фактором во взаимодействии того, кто лечит, и того, кто поражен недугом, только в психоанализе этому фактору приписывается целительная сила. Думаю, что по поводу этого принципа возможно согласие между психоаналитиками практически всех школ.
В настоящее время большое число психоаналитиков различных теоретических ориентации стремятся к максимальной личностной вовлеченности в отношения со своими пациентами как к сознательной терапевтической стратегии. Некоторые из них нашли поддержку для своих убеждений в философских теориях современного экзистенциализма или древнего дзэн-буддизма. Другие, сомневающиеся в научной ценности и экзистенциализма, и буддизма, продолжают работать для того, чтобы ликвидировать традиционный разрыв между аналитиком и пациентом.
При таком взгляде на положение дел мне кажется возможным указать одно объединяющее положение во всех психоаналитических теориях. Практически все аналитики согласны с тем, что важнейшей одиночной причиной психического расстройства является отсутствие благоприятствующей росту любви и принимающего отношения к индивидууму в его развитии; поэтому они видят задачу аналитика в том, чтобы стать тем, кто должен восполнить этот недостаток в форме глубокого понимания. Эта любовь не должна быть эксплуатативной, собственнической или чрезмерной обезоруживающе защитительной, она должна принять форму признания и понимания.
Если мы подходим к развитию психоанализа с этой позиции, то нетрудно видеть, что пациенты Фрейда получали необходимую им любовь в форме понимания и принятия некогда отвергаемых эмоций и фантазий половой любви и ненависти: впоследствии благодаря Адлеру стали приемлемыми в человеческом смысле соревновательность и желание доминировать, благодаря Салливану и Хорни — разнообразие способов, посредством которых индивиды взаимодействуют друг с другом в обществе, а благодаря Юнгу — различные аспекты индивидуального бытия. Наконец Роджерс попытался пойти еще дальше и не ставить между собой и своими пациентами теорию личности, но позволить им широчайшую свободу самовыражения, стремясь к сочувствующему единению с ними. Все эти мыслители, внесшие творческий вклад в психоанализ, основывали свой подход на замещении строго критического суждения усилиями принимать и понимать.
Важной формой развития психоаналитической практики со времени Второй мировой войны стал быстрый рост групповой терапии или группового психоанализа, как некоторые предпочитают его называть для того, чтобы указать, что, по их мнению, здесь возможно достижение не менее глубокого понимания, чем в индивидуальном анализе. В групповой ситуации психоаналитик вовлекается в максимально возможное участное отношение к своим пациентам. Он уже не может укрыться в безличном и недоступном взгляду положении за кушеткой, но вынужден обнаруживать себя как живое, чувствующее существо, глубоко вовлеченное в ту человеческую драму, которая происходит на его глазах. Его пациенты могут наблюдать за ним в его взаимодействии с другими со стороны, и он, в свою очередь, точно так же может наблюдать со стороны их взаимодействия с другими.
В группе психоаналитик лишается значительной части своей магической власти, у него не остается выбора: он должен принять и те ограничения, и ту силу, которыми располагают все члены группы. Следует признать, что группа представляет собой лучшую среду для того, чтобы наблюдать пациента в ситуации настолько приближенной к реальной жизни, насколько позволяет обстановка учреждения и институциональной практики. Именно атмосфера группы дает аналитику возможность изучать взаимодействие индивида и группы и то, как это взаимодействие влияет на выздоровление или усугубляет патологические проявления. Возможно, благодаря этой работе мы сможем способствовать не только пониманию того, как помогать индивидам жить и работать в обществе, но также созданию общества, в котором будет появляться меньше индивидов с нарушенной психикой.
