Евреи в Советском Союзе, даже входя в русский народ, как его субэтнос, став частью советской русско-еврейской интеллигенции, несли в себе особый психотип и самобытную культуру. Причем несут их зачастую и люди смешанной крови, которых желающие могут называть метисами и квартеронами. Что теперь это не народ, а скорее этнографическая группа русского народа — другой вопрос, психотип-то все равно другой.

Евреи — не единственный народ, в котором внезапно и не вполне предсказуемо прорывается что-то архаическое, древнее. Не буду спорить, если мне покажут, что это древнее порой выплескивает и из русских, но среди народов империи могу назвать несколько этносов, и евреи будут среди них.

Реликт иудейской цивилизации, реликт Древнего Востока, евреи время от времени демонстрировали что-то такое, что ясно показывало: мы не тождественны. Российская интеллигенция русского и еврейского происхождения по-разному смотрит на вещи.

Что же «мы» все время замечали в «них»?

Многие евреи пытались помочь мне стать богатым: в разное время и по разным поводам. Относился я к этому с юмором, и собеседники рано или поздно начинали возмущаться легкомыслием такого поведения. Для них было совершенно очевидно: хороший человек, умный человек обязательно должен быть богатым! Личные качества человека как-то странно связывались у них с богатством, и евреи даже сердились, когда я отказывался понимать эту связь. Чем лучше они относились ко мне и чем выше оценивали, тем сильнее хотели помочь обогатиться: то путем устройства на кафедру истории КПСС, то путем спекуляций иконами.

Отнести эти мнения и поступки за счет традиционной еврейской жадности не было ни малейшей возможности: эти люди не были ни скупы, ни жадны. Но они придавали материальному какое-то особое значение, совсем не такое, какое придавали ему «мы». Оставалось предположить, что тут сказываются некие национальные черты, которые не выдумать и не описать.

Какие именно, было неясно, пока мне в руки не попала книга П. С. Вейнберга, «Человек на Древнем Переднем Востоке» [215]. Говорить об этой замечательной книге можно много, отмечу только одно, самое важное для темы. С точки зрения людей Древнего Востока, имущество — это зримый, материальный знак благоволения богов. Если ты любим и уважаем богами, ты обязательно должен быть богат. Благодать выступает здесь в очень простом, крайне приземленном выражении; эта благодать может быть даже сосчитана, и можно сравнить, у кого сколько благодати.

Такой благодатью можно делиться, и если ты даришь что-то или устраиваешь человеку возможность заработать, то даешь не просто материальные средства. Как и если принимаешь что-то, то принимаешь и толику благодати этого человека.

Понимание этого если даже изменило мое отношение к еврейским друзьям, то только в лучшую сторону: оказывается, они заботились не только о моем благосостоянии, для них за такой заботой крылось нечто гораздо большее.

Невозможно сказать, что евреи меньше подвержены воздействию мифов, чем представители других народов. По крайней мере, они создают и распространяют разного рода мифы ничуть не менее охотно, чем русские. Состав этих типичных мифов другой, но это отдельный вопрос.

Евреи очень склонны давать логические объяснения всему на свете, в том числе и мифологии. То есть возникают-то мифы на основе чистейшей воды коллективных эмоций, но «…евреи особенно, по моему ощущению этого народа, нуждаются в том, чтобы неопровержимые логические доводы закрепили эмоции: иначе результат той же пропаганды будет шатким и временным» [3, с. 40–41].

Еврею важно не почувствовать, что церковь или дворец красивы, а доказать или объяснить, что они совершенны и прекрасны. Ему важно проверить алгеброй гармонию, убедиться в том, что за его ощущениями и эмоциями стоят логические доводы, что его душевные движения — вовсе не какие-то сантименты, а вполне даже положения, обоснованные логикой и подтвержденные всеми данными науки.

Всякие сильные стороны характера являются продолжением слабых, и наоборот. Евреи любят подводить теоретическую базу под вещи, которые вообще бессмысленно осмысливать логически. Например, под склонность слушать прибой или любовь к печеным булочкам. Мало ему экзистенции — так сказать, слушать и есть… Нет же, ему необходимо доказать всему миру, что печеные булочки полезнее жареных, что звук прибоя гармонизирует его внутренний мир.

А с другой стороны, евреи часто лезли и лезут с логикой в такие области жизни, куда нам лезть просто не приходит в голову… А жаль! Самые интересные рассуждения о том, как воздействует на человека музыка, я слышал от одного московского еврея, сотрудника Дмитрия Хворостовского, и от одного преподавателя Красноярского института искусств. Мои знакомые музыканты были людьми ничуть не менее высокой квалификации, но им было совершенно неважно проанализировать форму скрипки и связать ее с характером звуковой гаммы, неважно было произвести не менее интересные изыскания в разнообразных областях своей профессии. Результаты же оказывались порой совершенно потрясающие.

Даже если рациональный подход решительно ничего не дает, мало кто из евреев откажется от применения логики. Еврея иррационально влечет рациональное, и с этим ничего нельзя поделать.

Человек, который воспитывался в среде христиан или недавних потомков христиан, не стремится рекламировать свои добрачные и внебрачные знакомства. Если он их и не скрывает (иногда это совершенно бессмысленно), то уж, конечно, не будет считать похождения своим преимуществом или тем более знаком избранничества.

Даже хвастаясь перед собутыльниками в самой пошлейшей компании, человек христианского мира не считает себя значительнее, если у него было в жизни тридцать женщин, а не десять, если у него половой член длиннее на три сантиметра или он может дольше совершать фрикционные движения, не завершая их эякуляцией.

Если христианин даже попытается построить иерархию на длине полового члена, числе любовниц или продолжительности полового акта, он не найдет понимания людей своего мира. Для христиан секс — нечто лишенное всякой святости, всего высокого или по-настоящему значимого. Пацанва еще может строить свою обезьянью иерархию на «преимуществах» сексуального плана. Но взрослый человек, в жизни которого роль секса больше отведенной традицией для взрослого человека, скорее подвергается насмешкам. Он сделал главным то, что должно быть сугубо второстепенным.

Когда-то было иначе. Судя по матерной ругани — остаткам древнего священного языка, по многим деревенским обычаям старины глубокой, по реконструкциям археологов и лингвистов, предки вовсе не считали секс чем-то, что следует скрывать, и что выведено из числа престижных и значимых сторон жизни. Но так было давно и неправда, христианство изменило нравы до полного наоборот.

Для евреев это не совсем так… А для многих и совсем не так. Если еврей гордо сообщает, что в свои шестьдесят лет он еще молодец, у него три любовницы, а вчера половой акт продолжался полчаса, — у христианина отвисает челюсть. Для него подобный разговор ассоциируется разве что с трепотней серолицых подонков, «соображающих на троих», или, в лучшем случае, с речами пьяных автомехаников. В его строе представлений человек минимально интеллигентный просто не может так говорить. Для христианина это дико, и его друг или деловой партнер начинает выглядеть как-то странно. Он и человек своего круга, личность, вне сомнения, достойная, и в то же время…

Но в том-то и дело, что евреи… по крайней мере, некоторые евреи, относятся к жизни иначе. И мало того, что чересчур болтают языком, так часто в представлении еврея он лучше, важнее и значительнее собеседника именно потому, что «лучше может».

Такого рода мысли никогда не высказываются, — даже в еврейской среде они присутствуют не в виде религиозной догмы, а скорее в виде неясного народного ощущения.