Они еще голосовали, еще думали, что их бюллетени что-то решают, их мнение что-то изменяет в жизни колоссальной страны… А в это время Зимний дворец уже взят, и на Втором Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов в Смольном дворце 25 октября 1917 года Ленин уже сообщил о низложении Временного правительства и переходе всей власти в руки Советов. Этот съезд уже встретил овациями сообщение о захвате Зимнего дворца и зачитанное Луначарским обращение «К рабочим, солдатам и крестьянам!». Съезд уже объявил о том, что берет власть в России в свои руки, и о создании Рабоче-крестьянского советского правительства, Совета народных комиссаров, во главе с В. И. Лениным.

Вот и все. Пала историческая Россия. Исчезла страна, начавшаяся полтора тысячелетия назад на берегах степной речушки Рось. Исполнилось то, о чем мечтали, к чему готовились три поколения революционеров, от Андрея Желябова и Геси Гельфман до Лейбы Бронштейна-Троцкого, Урицкого и Свердлова.

А нам, потомкам когда-то великого народа, остается одно: спорить, гадать и прикидывать, когда именно сорвалось в пропасть наше государство — в феврале или в октябре 1917 года.

Революция грянула в государстве, где русские играли роль государственного народа, были создателями этого государства. В глазах всего мира это государство было империей русских, революция — тоже русской.

О национальном составе революционных партий уже говорилось, и как в те времена, так и в наши звучало: революция это еврейская, потому что ее сделали евреи. Русская эмиграция никак не могла найти общего языка с европейцами, потому что мир смотрел извне: революция была в Российской империи. А они смотрели изнутри и видели, что революция эта еврейская.

Для обоих мнений есть своя логика и свои аргументы. Я же позволю себе предложить очень простое решение вопроса: революция эта не русская и не еврейская. Это революция, произошедшая в Российской империи. В империю входило много стран, в том числе и еврейская Россия. Жители этих стран играли разные роли в общей революции в империи. Складывались новые империи, возникали новые государства на обломках старых, место входивших в империю стран и народов изменялось.

Как ни цеплялись за Средневековье кагал и раввины, к 1917 году Страна ашкенази утратила свое былое единство. Еще жили на своих прежних местах, в традиционных штетлах еврейские туземцы-ашкенази. Еще галицийский ашкенази из Австрии понимал без переводчика другого ашкенази, из-под Киева, и третьего, из-под Кракова. Но почти все прусские ашкенази говорили к тому времени на немецком языке и расстались с традиционным образом жизни. И в четырех других странах — Австрии, Венгрии, России, Польше — возникли толстые, включающие десятки и сотни тысяч людей, слои евреев, ассимилирующихся в этих странах.

Кафка, которым махают как знаменем некоторые русские евреи, не говорил ни на идиш, ни на русском. Он — что тут поделать! — был австрийским немцем еврейского происхождения.

Лидер сионизма Менахем Бегин свободно говорил по-польски, но вот по-русски не знал, а на идиш говорил крайне плохо. Примерно как граф Безбородко по-украински под конец жизни.

Еврейская Россия сыграла исключительную роль в революции 1917 года и в Гражданской войне 1917–1922 годов. Еврейская молодежь? Племя младое, незнакомое? Но те, кого называли так в 1905 году, к 1917 году уже потеряли право быть молодежью. Видимо, каждое поколение еврейской России было достаточно революционно.

Но и евреи других частей Страны ашкенази принимали в российской революции 1917 года пусть более скромное, но участие. Один Бела Кун, родившийся в Трансильвании венгерский еврей, тому порукой. Что было ему, венгру, в российской или русской революции? Кроме веры в спасительность марксизма, ожидания конца «старого мира» и жажды лично участвовать в строительстве «светлого будущего» могу предложить только одно объяснение: Бела Кун вовсе не чувствовал, что он как-то связан с Венгрией, но считал революцию в Российской империи своим личным, кровным делом. Как и множество других евреев, считавших своим долгом кинуться в революционную кровавую круговерть из сравнительно благополучных Литвы, Польши, Германии, Латвии, Венгрии (известен, впрочем, и случай приезда 200 евреев из США). Тут, конечно, проявилось не отношение к Российской империи, к России русских людей. Судя по всему, это не стремление спасать русских от самих себя — по крайней мере, не у большинства. Это — стремление реализовывать, воплощать в жизнь столь необходимую для евреев социальную утопию, коренящуюся в идеалах иудаизма.

Ну и еще — желание быть со своим народом. Евреи ведь ехали в Советскую Россию и много после установления советской власти. В 1926 году перебрался из Литвы в нашу многострадальную страну отец шумного публициста Померанца — пылкого ленинца в 1960-е годы, патологического ненавистника русского крестьянства до сих пор — Соломон Померанц. Уж, наверное, он был не один.

Что, собственно, означают слова: «Большевики взяли власть»? Ровно одно — что в конце 1917 года большевики захватили власть в Петербурге и в Москве. И только. А Российская империя лежала фактически безвластная, можно сказать, без правительства.

Тогда же на национальных окраинах и в области Войска Донского стали возникать местные органы самоуправления, хоть как-то брать в руки хоть какую-то власть. На юге и в Сибири начали формироваться будущие белые армии, а множество российских дворян и интеллигентов засобирались за рубеж.

А большевики столкнулись с проблемой, о которой вряд ли думали раньше: с ними попросту никто не хотел сотрудничать. Что стоит хунта, захватившая власть, если у нее нет ни управленческого аппарата, ни полиции, ни армии? Чиновники не хотели выполнять своих прямых обязанностей, чтобы не работать на узурпаторов, и никакие декреты, грозившие смертной казнью за саботаж, никакие Чрезвычайные комиссии не могли тут ничего изменить. В конце концов, чиновник может сидеть в своем кресле весь положенный рабочий день, усердно скрипеть пером и звонить по телефону… Но при этом он будет работать так, что лучше бы он этого не делал.

Большевики, хотят они этого или нет, вынуждены формировать новый аппарат управления государством. Чиновников им надо много, гораздо больше, чем было в старой Российской империи, — уже потому, что их государство берется управлять такими областями жизни, в которые царская Россия и не думала никогда лезть, — хотя бы тщательный контроль за производством и потреблением произведенной продукции. Механизм рыночной экономики крутится сам; если надо распределять все на свете, приходится заводить целые управления этих распределяющих. А образованный слой к большевикам на службу не шел! Русские европейцы были совершенно едины с еврейскими европейцами в этом упорном нежелании работать на творящееся безумие. Да и «эксперименты», приводящие в такой восторг престарелого господина Померанца, вызывали у них не так много положительных эмоций.

И «…когда после Октября русская интеллигенция в массе отказалась сотрудничать с большевиками… решительные и цепкие ленинцы обратились за помощью к евреям, энергичным, смекалистым, способным и дотоле униженным, подавленным, затоптанным чертой оседлости и иными „еврейскими законами“.

Миллионам жителей гнилых местечек, старьевщикам, контрабандистам, продавцам сельтерской воды, отточившим волю в борьбе за жизнь и мозг за вечерним чтением Торы и Талмуда, власть предложила переехать в Москву, Петроград, Киев, взять в свои нервные, быстрые руки все, выпавшее из холеных рук потомственной интеллигенции, — все, от финансов великой державы до атомной физики, от шахмат до тайной полиции. Они не удержались от Исаакова соблазна, тем более, что в придачу к чечевичной похлебке им предложили строить „землю обетованную“, „новое Царство Божие на Земле“, сиречь Коммунизм, которое являлось вековой мечтой народа. Кто имеет право осудить их за это историческое заблуждение и историческую расплату с Россией за черту оседлости и погромы, — кто, кроме нас, их горько раскаивающихся потомков?» [3, с. 44–45].