Так же точно и Дубнов, Гаркави и Оршанский были одновременно и интеллигентными русскими людьми, и выходцами из еврейства, евреями, и вряд ли тут можно отыскать какие-то противоречия. Причем если эти названные интересовались своим происхождением и как-то пытались сотрудничать с одноплеменниками, то Маршак, Пастернак или Левитан не проявляли к остальным евреям совершенно никакого интереса.

Но повторяю: все это были евреи, выходящие в русскую среду поодиночке. И еще — все это люди из народной верхушки. Те, кого уже в дедах-прадедах выделили и поставили над остальными — за ум ли, богатство ли, какие-то иные заслуги.

Теперь осваивать русскую культуру двинулись совсем другие люди. Большинство из них принадлежало к низам еврейства и даже никогда не отличалось особой активностью. Ведь и для того, чтобы уйти из местечка в коренную Россию «ремесленником», нужна была активность, тороватость. Пассивные оставались в штетлах. Это были люди, которые в детстве никогда не говорили по-русски, порой даже не слышали звучания этого языка.

В 1897 году 3 % евреев назвали русский своим родным языком. 3 % — это порядка 120 тысяч человек. А ведь можно свободно владеть языком, вовсе не считая его родным, — таких наверняка было больше.

Тут же осваивают русский язык и культуру сразу сотни тысяч людей. Все они, разом и дружно, отрываются от еврейской культуры… Они уже образованные люди, они уже живут совсем иначе. Но теперь им совсем не обязательно непременно ЗАКОНЧИТЬ этот путь. Поскольку их много, эти люди могут надолго, на целые поколения, зависать между одной культурой, из которой вышли, и другой — к которой так и не пришли.

«Эти элементы еврейского народа, утратившие культурное содержание старого еврейства, в то же время оставались чуждыми не только русской культуре, но и вообще какой бы то ни было культуре. Эта духовная пустота, скрывавшаяся под лишь поверхностно усвоенной европейской культурой, делала евреев, уже в силу своего преимущественного занятия торговлей и промышленностью склонных к материализму, крайне восприимчивыми к материалистическим политическим учениям… Столь свойственное евреям рационалистическое мышление… располагает их к усвоению доктрин вроде революционного марксизма» [111, с. 132].

«Русский марксизм… никогда не был русско-национальным движением, а революционно настроенной части русского еврейства, для которой воспринять социалистическое учение по немецким книжкам не составило никакого труда, естественно было принять значительное участие для пересадки этого иностранного фрукта на русскую почву» [112, с. 199].

Добавлю еще: в конце XIX века нет в Европе народа, который не создал бы своего варианта социализма. Как правило, это национальный социализм, требующий сплочения народа во имя той или иной отвлеченной идеи социализма. В духе и немецких почвенников, и русских народовольцев, их народ — объект эксплуатации со стороны инородцев. Надо сплотиться против них.

Интернациональный социализм объединяет главным образом евреев и потому, что вырос из их среды, соответствует их ментальности, и потому, что только в этом типе социализма еврей может чувствовать себя «своим», а свою позицию — естественной. Ведь у евреев нет своего государства, своей территории, на которой они могли бы сплотиться против «чужих». Страна ашкенази разорвана между несколькими государствами, странами и народами. К тому же народ — это в России на 80 %, в Германии на 60 % — (страшно подумать!) крестьянство. У евреев крестьянства нет, а марксизм опирается на горожан, объявляет вселенским мессией интернациональный пролетариат. Что-то родное…

Но это мы — об усвоении идей. А ведь практика — это тоже не лишено интереса.

Всякое просвещение, всякий переход из патриархального общества к индустриальному чреват явлением, которое Ф. М. Достоевский называл вполне конкретно: бесы, бесовщина. Явление бесовщины так полно раскрыто в его романе, что я могу рекомендовать читателю только одно: взять «Бесов» Федора Михайловича и самому погрузиться в чтение [113]. Там все написано.

«На Западе научное мировоззрение, развиваясь рядом с религиозными движениями и реформами, практически сживается с христианской по происхождению этикой. На Незападе неожиданно появившаяся наука сталкивается с религией, совершенно не готовой к диалогу (и добавлю — сама тоже не готова к диалогу. — А. Б.)… возникает выбор: либо окаменевшая традиция… либо свобода мысли (без всяких заповедей): „Если Бога нет, то все позволено“» [68, с. 160].

Действительно, ведь всякая необходимость «сменить кожу» неизбежно начинается с того, что надо снять ту кожу, которая приросла к нам раньше, с рождения. С первых слов, которые слышал ребенок еще в утробе матери, с первых «можно» и «нельзя», с первых шлепков и с первых маленьких радостей. Культура регулирует поведение человека даже помимо его воли. Каждый носитель культуры знает, что такое «стыдно», «достойно», «хорошо» и «плохо», «возвышенно» и «низко», регулируя свое поведение, как ему кажется, сам. Но что, если эти все представления заколеблются? Если сам человек усомнится в правильности того, чему его научили? В чем живут все или почти все вокруг?

«Эту глыбу древних верований, обычаев и уклада жизни… невозможно изменить иначе, как расколов ее на части. Но поступать так немудро. Разрушая, невозможно сразу заменить прежнее новым, ибо страна останется без закона и обычаев, обратясь в сборище одичалых негодяев» [114, с. 419].

Логично! Ведь когда одной кожи на тебе уже нет, а другой еще нет, ты сам начинаешь определять границы «можно» и «нельзя». Ты один стоишь на космических ветрах, определяя параметры своего существования.

«Монтень сказал: простые крестьяне — прекрасные люди, и прекрасные люди — философы. Но все зло — от полуобразованности.

Крестьянин связан системой табу, мало отличающейся от племенной. Эта система запретов, нравственный опыт коллектива сохраняет отдельного человека, не способного еще к полной свободе, как нравственное существо. Напротив, философ — человек, понявший дух (целостность) законов и поэтому свободный от обязательного выполнения отдельных правил…

А полуобразованность — это то, что в Библии названо словом Хам. Хам — человек, несколько хвативший просвещения. Настолько, чтобы не бояться нарушить табу. Но не настолько, чтобы своим умом и опытом дойти до нравственных истин» [27, с. 212].

Или в другом месте: «…говоря языком монахов — на полпути сторожит дьявол» [93, с. 104].

Резкие изменения всегда открывают два пути — вверх и вниз. Любой переход на новый уровень развития культуры непременно сопровождается появлением бесов — тех, кто двигается вниз и стремится увлечь за собой как можно больше народу.

Бесы кружились над Римской империей. Бесы порхали над лабораториями алхимиков. Бесы маршировали в рядах и колоннах времен Тридцатилетней войны. Бесов порождала индустриализация и скопление людей в городах — во всех странах.

До сих пор речь шла о бесах, появляющихся только в одной национальной культуре, в ходе ее развития. А ведь между национальными культурами тоже зияет пропасть, в которую так удобно, так комфортно провалиться. «В силу скитаний, смены людей и стран, наблюдения противоречивых обычаев он изменился во взглядах своих и стал скептиком. У него не стало твердых представлений о справедливом и несправедливом при виде того, как в одной стране считается преступлением то, что является добродетелью в другой» [115, с. 176].

Действительно, вот евреи считают, что учиться — дело праведное, а немцы с ними согласны, но вместе с тем полагают, что необходимо быть аккуратными и много работать. А русские не согласны ни с евреями, ни с немцами и больше полагаются на случай и на природный талант.

Можно жить как еврей, можно как немец, а можно и как русский… Это открывает колоссальные возможности, которых не было у дедов-прадедов, и от одного только вида этих возможностей кружится голова. Но открывается бездна МЕЖДУ национальными культурами, и провалиться в нее даже приятно: можно вообще ничего не делать, ничего не уважать и надо всем смеяться. И при этом еще чувствовать себя очень умным, смеясь над ограниченными людьми.