Немцы все прекрасно понимали, и еще до окончания Локарнской конференции 12 октября 1926 года, в Берлине был подписан вначале советско-германский экономический договор, а 24 апреля 1926 года — и Берлинский договор о ненападении и нейтралитете.

24 июня 1931 года Московский протокол продлил действие договора 1926 года. Но все «демократические» канцлеры до Гитлера — Брюнинг, фон Папен, фон Шлейхер — тянули с его ратификацией.

Рейхсканцлер Гитлер начал свое правление с крутых антикоммунистических речей и действий по отношению к коммунистам Германии. Доставалось в речах и СССР. Правда, фон Нейрат уговаривал Литвинова относиться к этому спокойно, туманно обещая какие-то важные инициативы Гитлера.

И вот сейчас «тоталитарный» нацист Гитлер устами Дирксена уведомлял Москву, что он готов отказаться от тупого антисоветского политического курса своих «демократических» предшественников в пользу дружественности и сотрудничества.

После своего сообщения о предстоящей ратификации Дирксен стоял перед Литвиновым чуть ли не по стойке смирно. Он был радостен и торжественно безмолвен в уверенности, что участвует в историческом событии.

Еще бы! Ведь он принес руководителю советской внешней политики известие для СССР важнейшее! Пожалуй, самое важное из всех возможных.

Оно означало, что Гитлер действительно готов различать коммунизм и Советский Союз, что оставаясь антикоммунистом, он отнюдь не намерен быть антисоветчиком.

По сути, это было первым и сразу крупнейшим признаком того, что устранить будущую угрозу войны СССР с Германией — дело при Гитлере, как это ни странно, еще более реальное, чем раньше, при «веймарцах».

И КАК ЖЕ, читатель, отреагировал на такую весть Литвинов-Баллах? Может, в радостном волнении начал интересоваться сроками и деталями? А может, выразил удовлетворение? Или..

Впрочем, можно и не гадать. История тут ни о чем не умалчивает, поскольку эту беседу — в отличие от беседы с Эррио — Литвинов записать изволил.

Услышав о готовности к ратификации, Литвинов не смог удержать себя в руках полностью. Новость действительно была для него и неожиданной, и неприятной. Выходило, что в своей «славянской» политике этот чертов Гитлер начал действовать совсем не в духе собственной «Майн Кампф»?

Что ж, пока приходилось смириться, но это не значило, что надо изображать радость. И не снимая с лица раздражения, Литвинов сказал в ответ:

— Итак, все что германское правительство может сделать, так это дать совет Советскому правительству следить за тем, чтобы иностранные служащие наших хозяйственных органов не занимались политикой?

Дирксен даже подался вперед, как будто не поняв Литвинова, -— настолько слова советского наркома не соответствовали тому, что ожидал услышать посол.

А Литвинов уже полностью обрел привычный апломб:

— Я ожидал другого, господин посол... Я ожидал прежде всего выражения сожаления по поводу всего случившегося. Я не знаю точного процента германских коммунистов в «Деропе», но я все-таки не вижу, почему это обстоятельство могло дать повод для обысков в помещениях «Дероп». — Литвинов на мгновение умолк, а затем явно издевательски закончил: — Если служащие занимались политикой, то они это делали как частные граждане.

— Однако вы буквально месяц назад не только арестовали, но даже осудили английских граждан из « Метрополитен-Виккерс»! И наших граждан вы тоже арестовывали и высылали.

Дирксен говорил правду, а арест, следствие и суд над английскими специалистами, работавшими у нас, наделали много шуму и в СССР, и в Англии. Причем, не все арестованные оказались виноваты. Но Литвинов отметал такие параллели:

— Это — наше внутреннее дело.

— Так ведь тоже самое говорю и я, — возразил обескураженный Дирксен.

Всего за три месяца, прошедших после прихода к власти в Германии национал-социалистов, накопилось столько взаимных завалов, что перед перспективой их разборки все остальное могло отойти на задний план!

Дирксен не верил своим ушам и разуму... Разве же так можно?! 23 марта фюрер с трибуны рейхстага впервые протянул СССР руку примирения! Его речь в Германии расценили как крутой поворот.

Русские отреагировали с запозданием, нехотя. А до этого сами же требовали «доброжелательного к СССР» выступления рейхсканцлера. И вот даже теперь, не после речей, а после крупнейшей германской инициативы, сводить проблему к нескольким арестам!

— Но господин Литвинов, — Дирксен выглядел все более растерянным против своей воли, — вы должны понимать, что в Германии создался новый порядок, и вам следовало бы приспособляться к нему так же, как постепенно приспособляется к вам новая Германия.

Литвинов был непробиваемо сух и надменен:

— Мы не собираемся приспособляться к провокациям против наших граждан и наших организаций.

— Простите, господин нарком, а как можно расценивать поведение вашей прессы? Она сознательно игнорирует любые положительные наши шаги. «Известия» после речи рейхсканцлера назвала его лицемерным! Но за этой речью — продолжение реальных поставок товаров в обе стороны.

— А обращение с Ишлонским?

(Ишлонского, врача из представительства «Деропа», незадолго до этого тоже арестовали, но быстро выпустили).

— Это печальный инцидент, и мы уже выразили свое сожаление. Однако вы не находите, господин нарком, что к разным странам вы подходите с разной меркой? Упаси Бог вмешиваться в ваши дела,.. — Дирксен замялся, потом продолжил: — Но по поводу «Метрополитен-Виккерс» вы сами недавно заявляли британскому послу Овию, что не следует позволять единичным случаям ущемления частных граждан влиять на политические и экономические отношения. Не так ли?

— Верно.

— А в отношении Германии поступаете иначе...

— Я не могу с вами согласиться, господин посол. Что же касается «Известий»? Что бы ни писали за последние дни «Известия» и «Правда», они являются образцом корректности и приличия по сравнению с нынешней германской печатью...

Дирксен молчал и стоял задумавшись, с видом отсутствующим. Похоже, думы уносили его в будущее, и он мрачнел на глазах. А Литвинов все так же неприязненно закончил:

— Короче, я заявляю вам официальный протест по поводу бесчинств, творимых в Германии по отношению к советским гражданам. Товарищ Гершельман, вручите текст ноты господину послу...

Дирксен откланялся, и уже в дверях его еще раз обожгло сожаление: «А о ратификации ни слова»...

Ратификация Берлинского договора могла стать той полной надежды запятой, после которой легко следует продолжение диалога. Но Литвинов с самого начала утопил потенциал предстоящей ратификации в намеренных мелких придирках. В свою очередь, активисты троцкистского «мирового пожара» тоже усердно сыпали песок в буксы советско-германского состава.

Да, «пролетарский интернационализм» в киршоновско-авербаховском варианте заслонял все — как, впрочем, все заслонял и своеобразный интернационализм непролетарский! В англо-французской печати Литвинов и его дипломаты не замечали постоянных «булыжников», швыряемых в конкретный СССР, зато немцам не прощали ругани даже насчет безымянного «коммунизма».

А когда тут намечался просвет к лучшему, фюрера сразу же подшпынивали всякие там кайты....

С «Деропом» же, как и с общей ситуацией, становилось все хуже. По всей Германии слышалось: «Русский бензин — рассадник пропаганды».

Да так ведь и было. Но Литвинова больше волновали наскоки на сотрудников «Деропа» Ривкину, Когана, Ишлонского, а не судьба самого «Деропа». Советские евреи заполняли служебные помещения обреченного акционерного общества как будто специально для того, чтобы дать повод для погромов штурмовиков. Скандал был удобен.

А не хватало немецких подзуживалыциков — под рукой всегда были свои.

Вот как, читатель, это выглядело «в лицах»...

Новый, уже прочно нацистский рейхстаг был избран 5 марта. Но его привычная резиденция сейчас лежала в развалинах и поэтому он разместился в гарнизонной церкви в Потсдаме.