– Наконец-то! В своем уютном гнездышке! – воскликнула она, когда ее желания воплотились в реальность.

Она прикрыла китайский тканый ковер, самый дорогой предмет обстановки, большим куском прозрачного целлофана, чтобы, как она говорила, не испачкать его.

– Мы садимся, едим, что-нибудь всегда падает на пол. Зачем платить за сухую чистку, когда можно прикрыть его пленкой? Мой Мурат, когда ест, разбрасывает еду повсюду. А уж когда готовит, это настоящая катастрофа, даже балкон оказывается замызганным, такой он неаккуратный, – рассказывала она своим новым соседкам, когда они вместе пили кофе.

Я назвал это изобретение Сенки «борьбой с быстрым и неумолимым разрушением дорогих ее сердцу вещей».

В день переезда нас ждал другой сюрприз от Сенки. Предчувствуя, что ее мечты о «человеческих условиях проживания» все же сбудутся, мать уже больше года вышивала большой гобелен фирмы «Villeroy». Поэтому первое, что мы сделали, вселившись в квартиру, это повесили большой тяжелый гобелен, вышитый мелкими стежками, на котором был изображен фиакр, удаляющийся по лесной дороге.

– Посмотри, Эмир, вот тропа жизни, указывающая путь. А в этом фиакре сидим мы, путешествуя по жизни, и кто знает, куда нас выведет эта тропа. Настоящий символизм! – сказал мне отец, прежде чем добавить в адрес матери: – Сенка, снимаю шляпу, ты создала прекрасное произведение.

Мелодраматичный тон моего отца, подобно гобелену моей матери, свидетельствовал о романтической жилке Мурата, которую он так старательно скрывал от наших глаз.

В 1969 году дом моего деда на улице Мустафы Голубича был продан. Некоторое время спустя его снесли, чтобы расширить Дом культуры полиции. Так навсегда исчезла обветшалая вилла барона, замок, в котором разворачивались важные события моего детства. Все, что было связано с жилищем семьи Нуманкадичей, отныне стало неотъемлемой частью нашей памяти, и наши души навсегда остались пропитаны ее благородной атмосферой.

После сноса семейного гнезда первые эпизоды моей жизни начали забываться, в то время как новые уже давали о себе знать.

Деньги от продажи дома были поделены на четыре равные части: двум сестрам, брату и моим бабушке с дедушкой. На эту сумму они купили себе квартиры в квартале Храсни. Хуже всех перенес переезд дедушка. Не склонный к суете, угнетенный всеми этими хлопотами, он отказывался ходить.

– Эдо, отвези меня в Горний Вакуф, я хочу умереть там, где родился! – сказал он моему кузену Эдо.

Пытаясь поднять ему настроение, Эдо обернул все в шутку:

– Не умирай, пока я не получу свой диплом. Тебе сначала придется отправить меня в Париж, чтобы я увидел Мону Лизу, а потом подождать еще десяток лет, только тогда мы сможем с тобой расстаться.

– Что касается Парижа, я отложил деньги, можешь ехать хоть завтра, если хочешь. А с учебой ты должен немного поторопиться. Если будешь продолжать в том же духе, мне придется послать Создателю наверх новую просьбу об отсрочке. И если Он смилостивится, у меня будет надежда, что я доживу до получения твоего диплома.

Дедушка был счастлив, что деньги от продажи дома пойдут на благое дело. Его дочь сделала то же самое: Сенка открыла валютный счет в «Привредна банка» и положила на него свою долю наследства.

– Кто знает, что нам может понадобиться! Эмир растет. И если, дай бог, наш мальчик остепенится и будет хорошо учиться в школе, мы отправим его в лучшее учебное заведение!

В 1972 году режиссер приключенческих фильмов Хайрудин Сиба Крвавац открыл мне дверь в национальный кинематограф. Впервые мое имя появилось в титрах югославского фильма благодаря этим словам: «Нам повезло, там всего один часовой, мы всех их взорвем!» Это была моя единственная реплика в фильме «Вальтер защищает Сараево», благодаря которому о Крваваце узнали даже в перенаселенном Китае. Едва я успевал произнести эту фразу, как наступала моя первая кинематографическая смерть. На полном ходу я натыкался на отряд немецких солдат, которые скашивали меня автоматной очередью. Падая, я издавал последний крик: «Аааааа…» В наших рядах был шпион, который передал немцам информацию о планируемой акции по уничтожению вражеского отряда.

Моя актерская роль не имела никакого отношения к истинному интересу, который я питал к кинематографическому искусству. Родители не очень понимали, что со мной делать, и тогда Сиба Крвавац, из педагогических соображений, предложил мне эту небольшую роль в своем фильме.

В четверг 4 ноября 1971 года, ровно в 18 часов 15 минут, когда моя мать Сенка пришла в Пятый лицей Сараева, она никак не ожидала услышать то, что ей скажут на родительском собрании. После десяти лет школьного обучения моя мать столкнулась с отзывом, достойным ученика начальных классов. Классный руководитель решил вводить ее в курс дела постепенно, рассказывая о новом этапе в моей школьной жизни. Не зная, с чего лучше начать – с единиц или с прогулов, он выбрал второе. Поскольку родителям обычно проще смириться с непоседливостью ребенка, чем с его глупостью.

– Его ничего не интересует в школе, он целыми днями играет в баскетбол в FIS[25]. А мы лишь любуемся на него из окна. Никакая сила в мире не может заставить Эмира вернуться в класс после большой перемены.

Классный руководитель также был учителем физкультуры и не скрывал своей симпатии ко мне. Когда он выходил из кабинета вместе с Сенкой, то тихо сказал ей:

– Сенка, попробуйте придумать хорошее обоснование его прогулам, у него их накопилось тридцать девять за семестр!

В баскетболе я мечтал превзойти своего сараевского кумира Даворина Поповича, Пимпека. Со скоростью молнии он проводил мяч между ногами противников, пресекал их маневры, совершал великолепные пасы из-за спины в два шага. Ему удавалось быть лучшим, несмотря на свой маленький рост, из-за которого он был похож на малыша среди гигантов. Он играл почти так же хорошо, как негры из Гарлема. Во время тайм-аута он закуривал сигарету. У Паши, который был самым сильным из нас – а это означало, что и самым умным, – имелось собственное толкование поведения Пимпека.

– Вот так и надо, братцы: он это делает, чтобы набрать в легкие воздуха. Это все равно как давить на газ в машине: давление выталкивает дым из выхлопной трубы. Я тоже так делаю: глубоко затягиваюсь, до самого паха, и выпускаю дым обратно. Знаешь, какие при этом ощущения?

Когда я ответил: «Понятия не имею», он решил, что я над ним насмехаюсь, и помчался за мной на запасное поле. Чаще всего в таких ситуациях мы напоминали молодых медведей, которые оттачивают свои когти и борются, чтобы размять мышцы. Даже если удары были жестокими, мы все равно продолжали улыбаться.

Когда по случаю 8 Марта Пимпек выступал с группой «Index» в зале FIS, я стоял в первом ряду и вместе с ним пел свою любимую песню «Кем-то стать в этой жизни». Слова полностью соответствовали моим ощущениям. Я сам хотел стать в этой жизни Кем-то. Я восхищался героем сараевских улиц и искренне ему завидовал: он играет в баскетбол, пьет, курит в свое удовольствие посреди матча и поет в группе, похожей на «Битлз»! А самое главное, он не обязан ходить в школу! Чтобы максимально точно походить на свой идеал, я изменил свою манеру говорить, стараясь подражать хриплому голосу своего кумира. Вечерами, когда меня никто не видел, я подносил ко рту невидимый микрофон и пел перед зеркалом: «Я протягиваю к тебе руки». Однажды меня услышал один цыган, когда я стоял перед старой бакалеей Горицы, и не одобрил ни голос, ни исполнение.

– Если ты решишь зарабатывать себе на жизнь пением, будешь жить впроголодь, – сказал он мне.

Этот вердикт меня расстроил, но я тут же нашел другой выход. Я и без него понимал, что меня ждет вовсе не карьера певца. Я дошел до этого сам, прислушиваясь к себе. Тем не менее замечание цыгана радикально повлияло на мое решение полностью посвятить себя баскетболу.