– Да, но я слишком много выпил, – ухмыльнулся Эрик. – Поэтому удары получились слабоватые.

По прошествии нескольких вечеров нам осточертели эти якобы дружеские посиделки у палаток при гаснущих свечах. В один из дней, покупая продукты, я набрел на сельский кинотеатр, где крутили «Африканскую королеву» с Хамфри Богартом и Кэтрин Хепберн – фильм, который я уже дважды видел по телевизору, но еще ни разу на большом экране. Мы отправились в кино вместе с Менно, сохранив наш поход в строжайшем секрете, ведь Ван Бален и Схютте все равно бы не поняли, зачем, находясь на лоне дикой природы, нам вдруг приспичило культурно развлечься. Однако не успели мы выйти за территорию кемпинга, как кто-то преградил нам путь. Это был слабоумный. В руках он держал карманный фонарик.

– А я знаю, куда вы идете, – пропищал он, вплотную приблизившись к Менно и дыша ему в лицо.

Менно попытался вырвать у него фонарик, но слабоумный увернулся и, размахивая руками, исчез в темноте.

– Черт, – сказал Менно. – Этот уж точно проболтается.

Обычно, когда я наблюдаю, как на экране мельтешит Кэтрин Хепберн, у меня потеют ладони. В попытке изобразить по просьбе режиссера гнев у нее подрагивает лишь нижняя губа. Подбородок она тоже не может удержать в покое. И через четыре минуты я начинаю громко вздыхать. Однако в «Африканской королеве» я ей все прощаю. Уж больно хороший фильм. Сидя в лодке, Хамфри Богарт и Кэтрин Хепберн спускаются по реке где-то в Африке. Вообще-то, они спасаются бегством и по пути волею судеб подрывают немецкий военный корабль. Но фильм не об этом. Это история о сближении двух людей, попавших в серьезную переделку. В конце они таки по-настоящему влюбляются друг в друга и даже женятся, прямо перед тем, как их должны повесить. Надо бы снимать побольше таких фильмов. Я уже говорил, что донести до зрителя важную мысль возможно минимальными средствами: между двумя людьми, плывущими в лодке по реке, возникает чувственная связь. Ничего больше мне знать не надо.

Я предпочитаю, чтобы зрители при выходе из кинотеатра помалкивали. Менно же в тот вечер был в ударе и во всеуслышание рявкнул, что фильм дерьмовый, что от такой пошлятины у него между ног начинается чесотка и удивительно, «как эти американцы умудряются снимать такую дрянь». В другой ситуации я бы, может, дал ему в морду, но, находясь под впечатлением от увиденного, оставил его комментарий без внимания. После сеанса ты прокручиваешь фильм в голове снова и снова. Меняется даже твоя походка. Ухмыляясь, ну почти как Хамфри Богарт, ты идешь по вымершей улице с темными домами, воображая себя героем некой истории. Тебе не терпится узнать, чем она закончится. Тебя распирает от любопытства – какой же все-таки конец уготован тебе судьбой.

– Ну и дерьмо, я чуть не обделался, – ворчал Менно.

Где-то в конюшне заржала лошадь, открылось окно, кто-то грубо выругался. Было ясно, что не все в тот вечер смотрели один и тот же фильм.

Схютте и Ван Бален поджидали нас у своей палатки. К счастью, я уже не помню, в каких именно выражениях они просили нас покинуть лагерь, но смысл их речей сводился к тому, что мы обманули их доверие, убежав из кемпинга, и что завтра первым же поездом нас отправляют домой, поскольку мы, видимо, не поняли, что рабочая неделя прекрасна сама по себе. В память врезались лишь их кислые лица.

– Нам необходимо доверять друг другу, – гнул свое Ван Бален.

Нет, мы не только нарушили правила игры, мы наплевали им в душу. Нам дали ночь, чтобы подумать о своем поведении. «Африканская королева» оберегала меня в тот вечер. Я даже не злился, просто хотелось побыстрее прекратить это опостылевшее нытье. Поэтому я сказал, дескать, мы признаем, что поступили некрасиво, и просим прощения: такого больше не повторится. У Схютте и Ван Балена отвисла челюсть.

– Ладно, идите спать, – сказал Схютте после затянувшейся паузы. – Завтра разберемся.

– Что ты там нюни распустил? – спросил Эрик, встретив меня у палатки. – Я чуть живот не надорвал.

– Рад, что хоть кому-то смешно, – сказал я, пытаясь сымитировать траурный голос Ван Балена, но безуспешно – и сам прыснул со смеху.

Теперь мы оба хохотали как сумасшедшие. Лежа в палатке, мы хихикали уже больше часа, не в силах угомониться.

На следующее утро Ван Бален с важным видом сообщил, что нам «предоставлен последний шанс». С темными кругами под глазами он выглядел совсем заросшим. Наверняка они полночи терзались вопросом, как все-таки с нами следует поступить, и это было, несомненно, «непростым решением». Вот так и получилось, что той «прекрасной неделей» нам пришлось наслаждаться до упора.

С каким удовольствием я накостылял бы слабоумному по шее, но, увы, судьба распорядилась иначе. Во время рабочей недели его оберегали с удвоенной энергией. Опрокинь он кастрюлю с супом или подожги палатку – ему все сходило с рук, наши руководители полоскали нам мозги с целью его оправдать. Хотелось провалиться сквозь землю, только чтобы не видеть творимого им безобразия. Если же он предпринимал попытку превзойти себя самого, то его всячески поощряли. Как-то мы проезжали по безотрадной и нескончаемой вересковой пустоши, дождь хлестал прямо в лицо, а вода из луж взмывала фонтаном и заливала штаны. Вдруг где-то в хвосте нашей группы послышался душераздирающий крик. Обернувшись, мы увидели, как Ян, стоя на педалях с высунутым языком и едва удерживая равновесие, на бешеной скорости обгоняет весь наш караван.

– Молодчина, Ян! – кричали Ван Бален и Схютте, так, как будто хвалили малыша, впервые сумевшего подняться на ножки в своем манеже.

Однако техника слабоумного оставляла желать лучшего, велосипед казался сильнее наездника и, вихляя, норовил выбросить его из седла. Через сто метров слабоумный врезался в один из оградительных столбиков на велодорожке. Целый вечер ему смазывали и бинтовали колени, рассыпаясь в незаслуженных комплиментах. Идиотизм ситуации заключался в том, что мы вынуждены были держать свои комментарии при себе, иначе нас тут же принимались убеждать, что слабоумный очень старался и вправе рассчитывать на наши восторженные аплодисменты. У меня буквально чесались руки начистить его тупое рыло. Жаль, что я не успел реализовать свое желание. В конце концов ему удалось избежать побоев, заплатив за это жизнью.

В тот день Эрик, Герард, Менно и я оторвались от группы. Оставив позади вечнозеленые леса и колышущиеся вересковые пустоши, мы очутились на территории так называемых больших рек. Дул такой сильный встречный ветер, что нам было не до природных красот, мы лишь жалели о своем приезде сюда. Складывалось впечатление, что при каждом порыве ветра над нами кто-то насмехается. Ни один болван не оказался бы здесь по доброй воле. Мы подъехали к громадному стальному мосту с чудовищных размеров арочным пролетом, возвышающимся над тобой, как некий перевернутый символ страха высоты, – другими словами, один только взгляд вверх вызывал у нас адское головокружение. Река разливалась на многие километры, и противоположный берег был почти не виден. Добравшись до середины моста, мы остановились и, едва дыша, облокотились на перила. Вид открывался грандиозный, но подолгу смотреть на подобные пейзажи я лично не в состоянии. Необъятные водные пространства с серыми полусонными волнами вызывают у меня отторжение. Может, виной тому вода, которой попросту слишком много, или проплывающие под тобой корабли, неведомо откуда и куда следующие. Не знаю, но мне не по душе гигантомания. Люди, построившие такой здоровенный мост в качестве переправы, на мой взгляд, напрочь лишены чувства пропорции. Короче говоря, первым на перила взобрался Менно. Сделав несколько шагов, он, сунув руки в карманы, с торжествующим видом глянул вниз, после чего мы с Эриком, разумеется, не могли не повторить его подвиг. Герард предпочел не рисковать и оказался прав. На перила хоть и можно было встать двумя ногами, но опустить глаза при этом было совершенно немыслимо. Помню, как под мостом, разрезая волны, проплывала груженая баржа с припаркованной на палубе крошечной белой машинкой. Я уже собирался спрыгнуть обратно на мост, как тут откуда ни возьмись материализовался слабоумный. Наверно, он опять совершил рывок, чтобы выбиться в лидеры. В тот момент это было неважно. Ян остановился прямо перед нами и поочередно смерил взглядом каждого из нас. Воротник его зимнего пальто был поднят, а голова обмотана шарфом. Губы двигались, но разобрать его бормотания мы не могли. Он слез с велосипеда и поставил его у перил в нескольких метрах от нас.