Пока на такую связь ничто не указывает, — ответил Грэхем.

— Ничто — пока вы что-нибудь не копнете! — возразил Лиминггон. — В свете того, что уже произошло, у меня есть серьезные подозрения. Как вы и опасались, Бич стал в нашем списке двадцатым, — если, конечно, не попал в число тех немногих, кому удалось спастись. Ему заткнули рот прежде, чем вы успели до него добраться, — точно так же, как поступили со всеми остальными. Мне это не нравится.

— Может, вы и правы, сэр, только…

— Грэхем, я повторяю еще более решительно: если вы наткнетесь на какую-то связь между этим фейерверком и делом, которое вы расследуете, сразу же прекращайте розыски и безотлагательно сообщите мне.

— Хорошо, сэр.

— Если связь подтвердится, мы призовем к решению загадки лучшие умы державы. — Голос полковника прервался, потом зазвучал снова. — А сами-то вы как расцениваете ситуацию?

Грэхем был в нерешительности. Он знал, что так же далек от истины, как и в самом начале, но не мог избавиться от странного, безотчетного чувства, которое преследовало его со времени гибели Мейо. Казалось бы, смешно придавать значение ощущениям, которые, несмотря на силу и неотвязность, продолжали оставаться смутными и неуловимыми. Не было ли это чувство сродни тем подозрениям, которые заставили его пуститься в погоню неизвестно за чем? Не связаны ли эти психические сигналы с его интуицией сыщика? Что это — ключ к разгадке или пустое суеверие? А может быть, просто нервы пошаливают?

Наконец, приняв решение, он заговорил неторопливо и осторожно:

— Шеф, у меня по-прежнему нет ни малейшей идеи, что за всем этим кроется, но мне кажется, что иногда говорить на эту тему — опасно. — Тут ему пришла в голову мысль, и он добавил: — Похоже, что иногда опасно даже думать об этом.

— Что за чушь! — насмешливо воскликнул Лимингтон. — Настоящих телепатов не бывает, а гипноз сильно переоценивают. К тому же пока еще никто не создал приборов, которые могли бы засечь чьи-то тайные мысли. Да и как, черт побери, можно вести расследование, не думая?

— В том-то все и дело, что никак, — сухо ответил Грэхем. — Поэтому мне и приходится рисковать.

— Вы что, серьезно?

— Более чем! Я полагаю, — а вернее — чувствую, что временами эти вещи можно обмозговывать совершенно спокойно и с пользой для дела. Но я столь же определенно чувствую, что иногда наступают какието непонятные мгновения, когда задумываться о них значило бы самому подставить себя под удар. А почему я так чувствую — и сам не могу объяснить. Может, я просто сдурел, только чем глубже я в это дело влезаю, тем больше ценю свою дурость.

— Почему?

— Да потому что я пока еще твердо держусь на ногах, а другие их давно уже протянули.

Грэхем повесил трубку. В глазах у него горел странный огонек. Почему-то он знал, что правильно оценивает грозящую ему опасность. Он должен пойти на риск, неимоверный риск, выступив против сил, совершенно неизвестных и поэтому особенно грозных. Неусыпная бдительность — вот нереальная цена свободы. И если ему, как и Уэббу, суждено пасть в тщетном усилили заплатить эту цену, что ж, так тому и быть!

Шеф полиции Корбетт наконец нашел того, кого искал на верхнем этаже битком набитой Центральной больницы. По словам раненого получалось, что из трех тысяч уцелевших, извлеченных из-под развалин Силвер Сити, он был единственным, кто работал на заводе Нэшнл Кэмера.

Пострадавший был забинтован с головы до пят, даже глаз не было видно. Свободным оставался только рот. В палате стоял сильный запах дубильной кислоты — немое свидетельство того, что несчастный получил обширные ожоги. Грэхем присел с одной стороны койки, Корбетт — с другой.

— Пять минут, не больше! — предупредила усталая сиделка. — Он очень слаб, но может продержаться, если дать ему шанс.

Приблизив губы и закрытому повязкой уху, Грэхем спросил:

— Что же все-таки взорвалось?

— Резервуары, — послышался слабый шепот.

— Нитрат серебра? — Грэхем постарался, чтобы в вопросе прозвучало недоверие.

— Да

— Как вы это объясните?

— Никак. — Он провел распухшим языком, бледным и пересохшим, по марлевой бахроме, окаймлявшей обожженные губы.

— Где вы работали? — тихо спросил Грэхем.

— В лаборатории.

— Занимались исследованиями?

— Да

Грэхем со значением взглянул на Корбетта, который внимательно прислушивался к разговору, потом обратился ж человеку на койке:

— Над чем вы работали, когда произошла катастрофа?

Ответа не последовало. Рот под бинтами плотно сжался, дыхание стало совсем неслышным. Встревоженный Корбетт вызвал сиделку.

Девушка примчалась и захлопотала над пациентом.

— С ним все в порядке. У вас еще две минуты. — Она тут же убежала. От долгого дежурства лицо ее побледнело и осунулось.

Грэхем еще раз задал вопрос — снова молчание. Нахмурившись, он дал Корбетту знак вступить в разговор.

— С вами говорит Корбетт, начальник полиции Бойсе, — сурово изрек тот. — Человек, который вас допрашивает, — офицер Разведывательной службы Соединенных Штатов. При вчерашнем взрыве погибло больше тридцати тысяч человек, а те немногие, кто уцелел, находятся не в лучшем состоянии, чем вы. Необходимость выяснить причину трагедии гораздо важнее, чем ваша лояльность по отношению к работодателям. Советую не упрямиться.

Плотно сжатые губы не шевельнулись.

— Если вы не заговорите, у нас найдутся средства. — начал было Корбетт.

Дав ему знак замолчать, Грэхем снова приблизил губы к уху лежащего и тихо сказал:

— Доктор Бич разрешил вам сказать все, что вы знаете.

— Бич! — воскликнул несчастный. — Почему же он велел мне ничего не рассказывать?

— Он сам вам велел? — ошеломленно спросил Грэхем. — Когда это случилось? Он что, заходил сюда?

— За час до вашего прихода, — тихо проговорил собеседник.

Грэхем с трудом сдержался, чтобы не крикнуть: «Так, значит, он жив!», но вовремя взял себя в руки и доверительным тоном произнес:

— Час — большой срок, многое могло произойти. Говорите без всяких опасений.

Запеленутая фигура на кровати слабо пошевелилась

— Позавчера мы получили новую эмульсию, — неохотно признался он. — Мы работали над ней уже три месяца под руководством Бича. Вкалывали, как проклятые, в три смены, день и ночь. На нас так жали, как будто каждая секунда обходилась комуто в тысячи долларов. Бич не собирался отступать. Чтобы разработать такой состав, одному экспериментатору потребовалось бы лет десять, но нас было шестьдесят, и все ресурсы компании были к нашим услугам. Наконец в среду утром Уайман получил ее. Да, это было в среду утром, но мы не были уверены окончательно, что он получил именно то, что нужно, пока не испытал и ее как раз перед самым взрывом.

— Что это была за эмульсия, и как вы ее испытывали? — задал наводящий вопрос Грэхем.

— Фотографическая эмульсия, сохраняющая чувствительность далеко за пределами инфракрасного диапазона, гораздо дальше, чем любые имеющиеся в продаже пленки, которые нам удалось раздобыть. Бич считает, что такая эмульсия должна регистрировать какие-то объекты, вроде солнц, а зачем — не знаю. Никто из нас не знал.

Использовав состав Уаймана, мы провели обычную экспозицию, и действительно — получили негативы, на которых запечатлелись какие-то шутки, похожие на мелкие солнца.

— А дальше, дальше? — подгонял его Грэхем.

— Мы стали их с любопытством разглядывать и потом еще долго обсуждали. Эти солнца представляли собой небольшие шарики невидимого излучения. Три или четыре из них парили над крышей экстрационного цеха номер четыре. Почему-то — я не могу объяснить, почему именно, — после того, как мы их увидели, всеми овладело сильнейшее волнение, люди просто из себя выходили. В тот момент, когда мы узнали, что испытания дали положительный результат, Бич был дома, и Уайман ему позвонил. Как раз в середине их разговора — трах! — и все взлетело в воздух.

— А Бич определенно знал о существовании этих предметов еще до того, как вам удалось их сфотографировать?