— Баронесса Вера Илларионовна Мейендорф. — ответил Василий.

— Но… — у Григория тут же полезли глаза на лоб. Он извинился перед Иваном Петровичем и тут же перешёл на санскрит. — Но ведь, как я помню, этот наезд должен случиться в нашей истории на год позже и завершиться… ещё через шесть лет!

— Я вижу, что и ты интересовался этим скандалом. — ответил также на санскрите Василий и также быстро как Григорий. Со стороны казалось, что два человека перешли на родной язык, чтобы очень быстро обсудить то, что на неродном будет медленно.

— Да вот пришлось. Раз мы уже тут. Но как это получилось? Неужели это действительно параллельная реальность? Или…

— Мне кажется, что тут виной мы. Мы сильно подхлестнули исторические процессы. И то, что должно было случиться лишь через год случилось сейчас. Но, так или иначе, ту стервочку надо бы остановить до того, как она доберётся до жонки царя. Твои мысли на этот счёт?

— Как остановить?

— Да.

— Да задвинем в наших газетах кучку издевательских статей представляющих ту дамочку в самом неприглядном виде. Со всем её обществом «защиты животных».

Григорий хищно улыбнулся при этих словах. Василий же тоже улыбнувшись обратился к Павлову.

— А вы какого мнения насчёт всей этой мути вокруг «вивисекции»?

Павлов ещё больше оживился и выдал наболевшее.

— В негодовании и с глубоким убеждением говорю я себе и позволяю сказать другим: нет, это — не высокое и благородное чувство жалости к страданиям всего живого и чувствующего; это — одно из плохо замаскированных проявлений вечной вражды и борьбы невежества против науки, тьмы против света.[22]

— Именно так и мы думаем! — тут же согласился Василий. — Эта кампания, если она дойдёт до высочайших лиц, может нам всем очень сильно повредить. В исследованиях. А нам в особенности, так как мы планируем ввод многих лекарств и скоро. Это может серьёзно отдалить сам факт введения, и тем самым породить множество смертей. Те, что могли бы быть предотвращены выпуском соответствующих лекарств.

— Хм! Господин Румата, меж тем улыбается? — заметил Павлов, — Он не находит ситуацию серьёзной?

— Нет, Иван Петрович! — ответил Григорий. — Я просто знаю как этому помешать.

— И как?

— Просто кидаем в наши газеты статьи, где показываем элементарное: Если последовать за требованиями баронессы, нам невозможно будет проверять и вообще искать новые лекарства. А это значит, что мы не сможем спасти тех людей, которых могли бы. А раз так, то вся вина за десятки и сотни тысяч смертей полностью ложится на того, кто нам эти исследования сорвал — на баронессу Мейендорф.

— Но… — тут же вскинулся учёный, — Это очень жестоко! И… я бы сказал…

— … Некрасиво? — «подсказал» Григорий. — но ведь говорится «правда, только правда, и ничего кроме правды»!

— Всё равно… Я полагаю, что стоило бы поберечь её чувства. Чисто из соблюдения приличий.

— Извините, Иван Петрович, — вступил в дискуссию Василий. — но учитывая то, что может случиться, а случится очень много совершенно напрасных смертей, поступать мягко из-за одной только слезинки баронессы, по-моему, аморально!

Сильно нахмурившись, не без внутренней борьбы, Павлов всё-таки согласился.

Он не знал, и, естественно, не мог знать, что в «изначальной истории», фонтан дерьма запущенный баронессой, достиг немыслимых размеров.

В 1901 году баронесса и её общество издали книгу «Жестокости современной науки», где среди информации, заимствованной из переводных изданий, помещено много указаний на работы русских физиологов и врачей и вскрыты факты жестокого обращения с животными в отечественных научных учреждениях. Выводы о жестокости сделаны на основании российской медицинской периодики и опубликованных диссертаций, но были и свидетельства очевидцев.

28 февраля 1903 г. В. И. Мейендорф прочла на эту тему доклад на приеме у Марии Федоровны, которая, выслушав его, собственноручно написала на полях: «Прошу обратить серьезное внимание».

В марте председательница Главного правления РОПЖ передала законопроект с сопроводительным письмом в Министерство народного просвещения и обратилась к министру Г. Э. Зенгеру с просьбой принять меры к искоренению жестоких приемов вивисекции в подведомственных ему учреждениях. Министерство в свою очередь предложило начальникам учебных округов передать этот вопрос на обсуждение медицинским факультетам университетов.

Пока университеты обсуждали законопроект и присылали свои отзывы, вопрос этот рассматривался и в Военно-медицинской академии. На заседании конференции ВМА 19 апреля 1903 г. был выслушан доклад баронессы Мейендорф и сформирована комиссия, в ее состав вошли профессора И. П. Павлов, Н. П. Кравков и П. М. Альбицкий. Свое заключение они дали 17 января 1904 г. Заключение содержало два основных вывода, первый давал оценку всем предложенным требованиям относительно изменения процедуры проведения опытов и состоял в утверждении, что автор доклада совершенно не знаком с тем предметом, о котором судит. Второй вывод касался последнего положения законопроекта, затронувшего святое святых научного сообщества — свободу исследований и научной деятельности. Комиссия категорически заявила, что контроль членов РОПЖ не только унизителен для науки, но и опасен для человеческого блага.

Но и этим не закончилось. Нападки продолжились и баронесса, возглавляя своё «Российское общество покровительства животных» протолкнула законопроект в министерство народного просвещения.

По неблагоприятному для антививисекционистов стечению обстоятельств с конца января исполнял обязанности министра С. М. Лукьянов, патофизиолог, он до получения в 1902 г. места товарища министра народного просвещения, то есть с 1894 г. по 1902 г., был директором Императорского Института экспериментальной медицины (ИИЭМ). Как ученый С. М. Лукьянов имел собственное профессиональное суждение о вивисекции и значении ее для науки.

И даже защита законопроекта академиком, князем Б. Б. Голицыным, не возымела эффекта.

Тем не менее, нервы учёным помотали изрядно. И долго. То, что данная нервотрёпка отразилась на исследовательском процессе и говорить не стоит.[23]

Это означало, что сей процесс надо было оборвать в самом начале.

Уже на следующий день после беседы у знаменитого физиолога, все бульварные газеты Санкт-Петербурга пестрели статьями на очень схожую тему.

Сначала, бешеные восторги по поводу «панацеи, открытой братьями Эсторскими», которая «лечит почти всё». Приводились многочисленные примеры и почти легенды про сказочно исцелившихся людей. Прежде всего детей. Слюняво и помногу описывались сцены восторга родителей, снова обретших, казалось бы умиравших, своих детей.«…И всё это роганивар!».

И тут же…

Страшные описания того, как злая баронесса имярек, препятствует работе братьев, по изобретению новых лекарств. Имя баронессы не называлось. Но упоминалось некое общество защиты животных.

Далее, рассказывалось, что для того, чтобы сделать лекарство, нужно не просто его изобрести, но ещё и убедиться в том, что это именно лекарство, а не отрава. И если лекарство, то в каких дозах и когда его можно принять, чтобы случайно не убить или не покалечить человека. Рассказывалось, с какой тщательностью происходит этот процесс. Что как бы то ни было, но приходится делать опыты. И делать на животных.

Но тут… Тут появлялась зловещая тень некоей «неназываемой» баронессы, которая по злобе ли на всех людей, то ли из соображений лоббирования интересов иностранных компаний, производителей лекарств, за плату от них, препятствует работам по нахождению новых чудодейственных лекарств. И далее, практически во всех статьях шла нехитрая арифметика: «Если в день, в России от инфекций погибает ххх человек, то задержка работ хотя бы на день, по поиску и проверке лекарств, означает их убийство. Ибо „если бы могли ввести то лекарство, то они бы были спасены“.»