Тот взял в руки и посмотрел на обложку. Там значилось: Е.М. Дементьевъ. «Фабрика, что она дает населенiю и что она у него беретъ». Москва 1897 г.[15]

После этого происшествия, Григорий взглянул на окружающую реальность совсем другими глазами.

До сих пор и Василий, и Григорий обретались в слоях общества выше среднего. От них, вот эта самая голытьба, на которой реально создавались все те самые средства, проматываемые элитой на балах и пустых развлечениях, была скрыта.

Элита устраивала салоны, ходила в театры.

Эти же, постоянно балансировали на грани голода или вообще гибели.

Дамы элиты, и среднего класса были озабочены какие у них шляпки и тряпки.

Бабы рабочих — что будет семья есть сегодня. И будет ли вообще есть.

Реально, в той самой страте, которой вертелись Василий и Григорий, явственно был слышен «хруст французской булки», вальсы Шопена и прочие «звон гусарских шпор» с «изысканной французской речью». Элита развлекалась. Она была далеко наверху.

А внизу вызревала ярость. Даже не злоба.

От безысходности существования. Именно существования, так как жизнью, постоянную борьбу за выживание назвать невозможно.

Это в элите и среднем классе, рассуждали о гуманизме и прогрессе. Под людьми же подразумевались такие же как они.

Те кто внизу — быдло. Рабочий скот. НЕ люди.

Если о представителях своего круга можно было порассуждать о том, как надо «поступать по гуманизму», то для «рабочего скота», было только одно отношение: «Испортился? Выкинуть и заменить!». А то, что получивший травму или заболевший тем самым обрекался на голодную смерть, их не волновало. Главное — прибыль.

По сути — прибыль на людях, обдираемых до костей.

Осознание этого факта погрузило Григория сначала в депрессию, а после и в отчаяние.

Он внезапно понял, что он находится среди тех, кто в революции, почти в полном составе будет уничтожен.

И, как он сам ощущал на своём примере — за дело.

Ведь они пока что ничего тут не сделали такого, за что их можно было бы этим отчаявшимся людям уважать.

Да, полетели на самолёте. Который сами же сделали. Но этого мало.

В глазах голытьбы, которую Григорий наконец, стал замечать, он и его брат был «барин». А значит враг. Паразит.

Григорий вспомнил, что почти все революционеры — выходцы как раз из слоёв не рабочих, не крестьянских. А представителей того самого среднего класса. И даже высшей элиты.

Они видели всё то, что вот так, внезапно, открылось Григорию. Изначально. И боль собственного народа они воспринимали как свою. Потому и шли на смерть. Ибо эта боль была страшнее смерти.

Шли на смерть за лучшую жизнь. Не для себя.

Для тех, кто будет после них.

Шли на смерть, чтобы будущий социальный взрыв не выродился в «бунт бессмысленный и беспощадный», сносящий всё на своём пути, убивающий и правых и виноватых.

А ведь так и было.

В его, Григория, мире. В Гражданскую войну.

И теперь, глядя в голодные глаза рабочих, он понял, чем была ТА война. Каких трудов и жертв тем самым, проклинаемым либералами, большевикам, стоило обуздать эту стихию. Направить из разрушительного, в созидательное русло.

Голод отключает разум. Отчаяние, заражает паникой и желанием крушить всё. Потому, что это «всё» — ненавистно потому, что «виновато» в том самом отчаянном положении, в котором оказался человек.

Соображение было элементарное.

Но следующее за ним было и ещё одно.

Как следствие.

И как признание собственной неправоты и подлости тех, кому он до сих пор верил на слово.

Никакие большевики не могли поднять страну на революцию, если бы эта страна не была перед этим доведена до отчаяния.

Ведь рвануло сразу и по всей стране.

К тому же самих большевиков было чудовищно мало — всего-то тридцать тысяч на огромную страну. Да и то, половина из них сидела по тюрьмам, а другая половина — в лучшем случае слонялась по заграницам.

Если принять тезис, что мол «проклятые большевики разрушили процветающую страну подняв революцию», то немедленно нужно сделать следующее, закономерное предположение. Прямо вытекающее из тезиса: «Весь народ в России, обуял приступ массового безумия. Эдакая массовая эпидемия бешенства, буйного помешательства». Что невозможно в принципе. По природе человеческого существа. Природе человеческого общества, которое даже в гибельном состоянии старается нащупать некую почву для остойчивости. Но никак не кидаться во всесокрушающую волну ярости и разрушения.

Последнее возможно только в одном случае — если другого выхода из наличной катастрофы попросту нет.

Эти мысли толкнули Григория на самое элементарное — на перерасчёт того, что он ранее делал.

Первая мысль, просто всех накормить — отпала сама собой.

Никаких бриллиантов, никакого количества золота не хватит, чтобы накормить всю страну. Нужно нормальное сельское хозяйство, которое произведёт то самое продовольствие.

Вторая, более близкая к реальности — выстроить «свою» экономику, которая бы постепенно переломила все катастрофические тенденции, что уже наметились в России по суди была ближе к реальности.

Но только прикинув в уме что надо сделать, сколько финансов это потребует, и каких людских ресурсов, осознание масштаба предстоящего деяния, тут же снова обрушило Григория в депрессию.

И именно в таком состоянии нашёл его Василий, когда по какой-то надобности зашёл на яхту.

Сам Василий, уже покрутившийся по фабрикам, заводам, артелям, насмотревшийся на то, как живёт рабочий люд, уже успокоился. Теперь его волновало как сделать то, что они задумали. Поиск путей к этому.

Пока наметились два из них. Но надо было ещё, и ещё, и ещё. Уже реально не хватало ни времени, ни сил. А тут ещё и братик решил покукситься. Выяснив причины его нынешней депрессии, он не стал восклицать что-то типа «Я же говорил тебе!». Что было бы закономерным, но бестактным.

Он просто перевёл внимание брата на решение тех проблем, над которыми он же и думал.

— Ты уже пересчитал много. И это самое элементарное. — начал он. — Ты знаешь, что для того, чтобы стать реально сильными и реально повлиять на ситуацию, бабла надо на порядки больше.

— И так как брюлики товар хоть и ликвидный, но не может дать нам всё, что надо. Нужно двигать производства.

— На чём будем зарабатывать?

Григорий пожал плечами. Тут он явно был не так компетентен, как брат.

— Хорошо! — воскликнул брат и начал разворачивать своё видение выхода из ситуации.

— Первое, что видно невооружённым взглядом, так это то, что тут нет многого того, что необходимо для производства двигателей.

— А чего например?

— Подшипники. Их закупают все за границей.

— Так ты тех, последних, прикупил, чтобы сделать подшипниковый завод?

— Именно!

— Хм!

У Григория, так как он занимался созданием системы безопасности, тут же мысли устремились в нужном направлении. Он знал не понаслышке, как поступали с конкурентами в родном мире-времени. И доподлинно знал, так как успел поинтересоваться, что и здесь между конкурентами далеко не братская любовь процветала — грызлись между собой как стая бешеных собак.

— Тебе пора получать охрану, братец! — заключил он многозначительно.

— Это зачем?! — опешил тот.

— А ты что, собрался сыграть роль сыра в мышеловке? — начал ехидничать Григорий. — И меня не предупредил? Типо: вот, меня пытаются поймать-убить, а я их р-раз! И в дамках!

По растерянному виду Василия он понял, что братец о конкуренции не подумал.

«Ага! А вот я и брата на тараканах поймал!» — злорадно подумал он и продолжил.

— Вася! — начал он ядовито. — Ты думаешь, что тебе конкуренты, загребающие миллионы на нашей родной отсталости, позволят просто так их вышвырнуть с ТАКОГО жирного рынка сбыта как Россия?

Василий тут же «сдулся» и озабоченно принялся тереть пальцем лоб, что означало усиленную работу мысли.