Имажинизм борется за отмену крепостного права сознания и чувства[761].

“Орден” словно в кривом литературном зеркале отражал идеологическое творчество власти. У партии большевиков есть ЦК – свой ЦК появляется и у “рыцарей образа”. Государство выпускает декрет за декретом, воздействует на массы средствами наглядной агитации, переименовывает улицы – имажинисты отвечают на эти действия своими “шутейными” рекламными акциями.

Пусть не все из этих акций вызывали нужный “банде” ажиотаж – это не смущало ее заводил: они и поражения умели превращать в победы. Ни обыватели, ни пресса так и не обратили внимания на трюк с переименованием улиц (ноябрь 1921 года). А ведь какова была идея – и себя показать, и весело посмеяться над топонимическим волюнтаризмом большевиков! И как тщательно была спланирована операция!

“Имажинисты отправляются в магазин, – повествует Шершеневич, – и заказывают нормальные эмалированные дощечки улиц: “Улица Есенина”, “Улица Кусикова”, “Улица Мариенгофа”, “Улица Шершеневича”. На вопрос продавщика: “Кто эти люди и почему в их честь переименовываются улицы?” – мы отвечаем, удовлетворяя любопытство:

– Это красные партизаны, освободившие Сибирь от Колчака!

Через некоторое время таблички готовы. Кусиков расплачивается за них”[762].

Получается, напрасно Есенин боролся с Кусиковым за главную улицу Москвы? “Я получаю Никитскую, на которой я живу, – продолжает Шершеневич. – По тому же принципу Мариенгоф получает Петровку. Есенин и Кусиков обхаживают друг друга в отношении Тверской. Каждый приводит доводы. Есенин больше упирает на свою гениальность, Кусиков на то, что за дощечки платил он. Не помню, как именно, но Рязань и тут обошла Армавир. Кусиков удовлетворился Дмитровкой”[763]. Нет, не напрасно: имажинисты столько раз рассказывали эту быль, что в конце концов превратили ее в легенду[764].

Впрочем, другие акции имажинистов были гораздо успешнее – особенно первая, состоявшаяся в конце мая 1919 года: комически подражая государственной антирелигиозной пропаганде, Есенин и его друзья расписали стены Страстного монастыря своими стихами. Вот зарисовка из “Великолепного очевидца” Шершеневича: “К стенам Страстного монастыря была приставлена лестница, и <художник> Дид Ладо под диктовку поэтов начал расписывать стены монастыря аршинными буквами имажинистических стихов”[765]. По ходу дела между участниками акции затеялось состязание. “Кисть, обмакнутая в масло, – продолжает Шершеневич, – ходила весело и легко. Мы уже жалели, что стена слишком мала, а лестница ниже, чем пожарная. Уже дрались за размер цитаты и площадь стены. Такая книжная страница досталась нам впервые”[766]. Первенство в хулиганской хлесткости стиха, конечно, досталось Есенину. Где уж было тому же Мариенгофу, с его строками: “Граждане! / Душ меняйте белье исподнее!” – угнаться за есенинским сногсшибательным четверостишием:

Сложнее, как обычно, определить, кто на этот раз оказался победителем по части ловкости и хитроумия – Есенин или Кусиков. По свидетельству Шершеневича, “рязанский озорник” превзошел-таки всех и в находчивости:

…Кусиков и Есенин приняли на себя недоумение милиционера.

– Что это вы делаете?

– Работаем. Поторапливайся! Пиши скорей!

– Гм!<…>

После этого “гм” нас могли молниеносно забрать. Однако “гм” было миролюбивое. Кусиков решил это миролюбие использовать бешеным кавалерийским рейдом:

– Дело в том, что скоро праздники, вот нам и поручили революционные лозунги написать. Мы – художники.

Наглость Есенина переросла кусиковскую:

– Прохожие мешают, товарищ милиционер! Чуть было лестницу не столкнули. Товарищ сверху чуть не ссыпался. Несознательность! Не хотите ли папиросу?

Милиционер, которому понравился наш энтузиазм и трудность оригинальной работы, почесал затылок:

– Чего же вы не огородили лестницу?

– Некогда!

В рязанском мозгу мелькает последняя мысль:

– Вы бы, товарищ милиционер, последили, чтоб нас не толкали, и мы подержим лестницу. <…>

Милиционер включился в нашу работу[767].

Другой версии придерживается Ройзман, который приписывает ход с милиционером все же Кусикову:

Буквы (надписей на стене Страстного. – О. Л., М. С.) были настолько крупные, что некоторые подогреваемые любопытством прохожие старались протиснуться сквозь наши ряды и прочесть надпись. Тогда Кусиков подошел к милиционеру и сказал, что могут толкнуть стремянку и художник полетит на тротуар, расшибет голову или сломает ногу. Не сходя с поста, милиционер стал кричать назойливым москвичам:

– Проходите, граждане, не задерживайтесь![768]

Так или иначе, а затея удалась в полной мере, в чем друзья-имажинисты смогли убедиться на следующее утро:

Подойти к нему (Страстному монастырю. – О. Л., М. С.) было невозможно. Вся площадь была запружена народом. Толпы не помещались на площади. Более любопытные лезли на памятник, и чугунный Александр Сергеевич вместе с ними рассматривал действо.

Конная милиция разгоняла любопытных. К стенам были приставлены лестницы, и монашки… пытались смыть следы нашего творчества. <…> Еще непонятное слово “имажинисты” звучало мистически, как строка из Апокалипсиса (В. Шершеневич)[769].

Священнослужители с амвонов поносили святотатца отрока Сергея Есенина, вокруг Страстного монастыря был совершен крестный ход. <…> Разумеется, о четверостишии Сергея узнали не только москвичи – весть об этом облетела многие города (М. Ройзман) [770].

Все говорили “о “хамстве” Есенина. Но бежала ругань и славу за собой вела. И Есенину это нравилось” (К. Буровий)[771].

Следующее пародийное действо, организованное имажинистами, было задумано с гораздо большим вызовом и риском. Идея новой акции возникла во время наступления Деникина (июнь 1921 года); москвичи ждали очередной мобилизации – тут-то “орден” и выпустил листовки с призывом к “ВСЕОБЩЕЙ МОБИЛИЗАЦИИ Поэтов, Живописцев, Актеров, Композиторов и Друзей Действующего Искусства”[772]. Нет сомнения, что Шершеневич лукавит, уверяя в своем “Великолепном очевидце”, будто “командоры” по своей политической близорукости не осознавали тогда остроты политической ситуации в стране. Напротив, они в полной мере воспользовались ситуацией, чтобы как можно эффектнее обыграть штампы официальной пропаганды: “Имажинисты всех стран, соединяйтесь”; “Назначается демонстрация искателей и зачинателей нового искусства”; “Причина мобилизации – война, объявленная действующему искусству. Кто не с нами, тот против нас’”; “Вождь действующего искусства, Центральный Комитет Ордена Имажинистов”[773]. Мариенгоф в “Романе без вранья” был более откровенен: “В маленькой тайной типографии мы отпечатали “приказ”. Ночью вышли на улицы клеить его на заборах, стенах, столбах Москвы – рядом с приказами военного комиссариата в дни наиболее решительных боев с белыми армиями”[774]. Возможные недоразумения были имажинистам только на руку: больше смеха – больше славы.