Но в 1926 году столь одиозная позиция по отношению к Есенину еще не была официально завизирована и оставалась лишь одной из допустимых точек зрения. В ленинградской “Красной газете” Сосновскому ответил И. Оксенов: “Ясно, что Есенин был объявлен “великим поэтом” не за эти (хулиганские. – О. Л., М. С.) стихи, точно так же, как Пушкин и Лермонтов велики не своими нецензурными произведениями. Можно бороться с “есенинщиной”, как суммой упадочных настроений, вызванных самоубийством поэта, но отсюда еще огромная дистанция до зачислений Есенина в певцы бандитизма”[1779]. А “Комсомольская правда” на исходе года уравновесила нападки Сосновского заметкой А. Бариля, где поэт был аттестован вполне сочувственно, хотя и с оговорками: “Есенин, при всей своей грусти и подчас упадничестве, именно благодаря своей искренности и большому художественному дарованию куда больше влечет сердца коммунистов, чем многие поэты, идеологически безупречные”[1780].

Не склонен был двигаться путем, намеченным Сосновским, и видный партийный публицист Карл Радек, выступивший с краткой разъяснительной речью по поводу своей позиции на одном из диспутов о Есенине и есенинщине: “Молодежь увлекается Есениным… потому, что он, как скрипка, плачет и смеется в то время, когда большинство пролетарских поэтов только барабанят <…> Не в борьбе с Есениным путь борьбы против нездорового среди нашей молодежи. Не надо скрываться от важного общественного явления разбором его литературных произведений”[1781].

На стороне защитников Есенина от идеологических ярлыков в 1926 году неожиданно для многих выступил Владимир Маяковский, ядовито пересказавший пассажи из статей Сосновского и подобных ему хулителей поэта в своем стихотворении “Сергею Есенину”[1782]: “Почему? / Зачем? / Недоуменье смяло. / Критики бормочут: / – Этому вина / то… / да се… / а главное, / что смычки мало, / в результате / много пива и вина. – / Дескать, / заменить бы вам / богему / классом, / класс влиял на вас, / И было б не до драк. / Ну, а класс-то / жажду / заливает квасом? / Класс – он тоже / выпить не дурак”.

Отведя идеологические претензии к Есенину в первой части своего стихотворения, во второй части Маяковский, подобно Радеку, и вовсе ушел от прямого разговора о поэте. Вождь лефовцев лишь косвенно упрекнул автора “До свиданья, друг мой, до свиданья…” в том, что у него не хватило сил и мужества словом и делом участвовать в решительном социальном переустройстве жизни. Напомним, кстати, что в статье “Как делать стихи?” того же 1926 года Маяковский “с удовольствием” говорил об итоговой “эволюции Есенина: от имажинизма к ВАППу”[1783].

Книги А. Крученых, посвященные С. Есенину. Все изданы в 1926 г.

Таким образом, можно констатировать, что, несмотря на отдельные опасные симптомы, для посмертной репутации Есенина 1926 год в целом сложился удачно. Едва ли не триумфом поэта, если поверить газетному отчету, обернулся в итоге очередной диспут о Есенине, состоявшийся в театре Мейерхольда в конце декабря: “Очевидно, термином “есенинщина” (по крайней мере, судя по данной аудитории) есенинская поэзия не только не развенчана, но ее обаяние вряд ли поколеблено <…> “Приближается годовщина смерти Есенина, пора изъять этот термин из употребления, скорбно и дружественно склонив головы перед этой большой могилой”. Эти слова тов. Воронского, сказанные в этот вечер, можно было бы взять эпиграфом к отчету обо всем диспуте”[1784].

Но уже 16 февраля 1927 года Воронский жаловался в письме Горькому: “Против Есенина объявлен поход. Не одобряю. Нехорошо. Прошлый год превозносили, а сегодня хают. Всегда у нас так”[1785]. Возможно, Воронский несколько сгустил краски, тем не менее в официальном отношении к Есенину действительно наметилось серьезное охлаждение, причем это охлаждение постепенно усиливалось и в конце года разрешилось крепким морозом.

Можно указать на две главные причины этой резкой перемены климата – столь губительной для репутации поэта. Во-первых, реноме Есенина в 1927 году пострадало от сочувственного отношения Л. Д. Троцкого к есенинскому творчеству. Еще в январе прошлого, 1926 года в Большом театре прозвучала его прочувствованная речь на вечере памяти Есенина. Текст речи был напечатан во многих газетах: тогда это работало на Есенина, теперь стало работать против. Во-вторых, в активное контрнаступление перешли рапповцы: оправившись от первых потрясений, вызванных резолюцией ЦК, они принялись решительно перетолковывать ее в свою пользу.

Сергей Есенин

Портрет работы Н. И. Альтмана. 1926

Почему речь Троцкого о Есенине столь запоздало бросила тень на имя автора “Черного человека” – понятно. Яростная борьба, которая в 1926–1927 годах развернулась между Сталиным и Бухариным, с одной стороны, и Троцким – с другой, именно в 1927 году завершилась сокрушительным поражением последнего[1786].

Хотя в январской речи Троцкий и отдал дань теме “поэт и революция”, он все же стремился тогда изложить не коллективную партийную, а свою личную точку зрения на свершившиеся трагические события и есенинское творчество: “Поэт погиб потому, что был не сроден революции. Но во имя будущего она навсегда усыновит его <…> Мыслимо ли бросать укор лиричнейшему поэту, которого мы не сумели сохранить для себя <…> Он ушел из жизни без крикливой обиды, без позы протеста, – не хлопнув дверью, а тихо прикрыв ее рукою, из которой сочилась кровь. В этом жесте поэтический и человеческий образ Есенина вспыхнул незабываемым прощальным светом”[1787].

Теперь, после падения авторитета Троцкого, его вполне “частной” реплике о Есенине был придан отчетливо политический оттенок. “Говорят нам: крестьянский поэт переходной эпохи, трагически погибший из-за своей неприспособленности. Не совсем так, милые друзья! Крестьяне бывают разные. Есенинская поэзия, по существу своему, есть мужичок, наполовину превратившийся в “ухаря-купца””. Эти бухаринские слова из его “Злых заметок”[1788], обращенные прежде всего к Троцкому, показывают, в сколь двусмысленном положении оказался в 1927 году сам Николай Бухарин как один из авторов и вдохновителей резолюции ЦК 1925 года. Вопреки ее примиряющему пролетарских и крестьянских писателей пафосу и ради дискредитации взглядов Троцкого на современную литературу, Бухарин в лице Есенина обрушился на “самые отрицательные черты русской деревни и так называемого “национального характера”: мордобой, внутреннюю величайшую недисциплинированность, обожествление самых отсталых форм общественной жизни вообще”” [1789].

Необходимо, конечно, учитывать и зазор, который почти всегда возникал у Бухарина между литературной политикой и политикой большой. В качестве любителя и ценителя поэзии он даже и в “Злых заметках” признавал, что “есенинский стих звучит нередко как серебряный ручей”[1790]. В качестве строителя новой советской литературы он стремился обеспечить смычку различных писательских группировок друг с другом. Но в качестве государственного деятеля Бухарин призывал дать по есенинщине и Есенину “хорошенький залп”[1791], дабы “новой российской буржуазии”[1792] не удавалось влиять “на пролетариат, в особенности на пролетарскую молодежь”[1793].