Армстронг тонул в бездонном море безволия, и разум его послушно откликался на все вопросы, как бы они ни были каверзны. Сколько это продолжалось, он не имел ни малейшего понятия, ибо время и пространство перестали существовать, и во Вселенной не осталось ничего, кроме его собственного беззащитного ума, исповедовавшегося перед электронным алтарем.

Первыми признаками возврата к нормальному состоянию были жар и полное физическое истощение. Он безвольно лежал на металлической решетке, уставившись невидящим взглядом на переплетение серебряных трубочек и бусин. Эта штуковина выжала его как лимон; руки дрожали, голова раскалывалась от боли. До него медленно доходило, что ремни больше не опутывают его тело, а Горовиц стоит рядом и молча его изучает.

На скверном английском, гортанным голосом, Горовиц произнес:

— Выпейте — вам станет лучше.

Горячая жидкость обожгла горло. Сделав большой глоток, Армстронг облизал губы и закрыл глаза; мелькнула запоздалая мысль, что он выпил, скорее всего, какой-то наркотик. Снадобье подействовало сразу, и он был настолько истощен, что, махнув на все рукой, моментально провалился в сон.

На вызов ученого явились охранники. Они подняли тяжелое тело с решетки, отнесли обратно в камеру и оставили там. Они проделали это так же флегматично, как всегда, словно таскать тела было для них будничным, рутинным занятием. Но они в свое время тоже прошли через психотрон.

Армстронг проспал целые сутки, после чего умылся, побрился, позавтракал и почти пришел в себя, когда за ним явились опять. Его снова провели по коридору, через четыре комнаты в зал; снова его провели через двойные двери, и он очутился в том же кресле лицом к лицу с Линдлом. Сенатор поднял голову, на лице его читалось удовлетворение.

— Ну, мистер Армстронг, похоже, вы прошли путь до конца. Он был долог и извилист, со множеством ловушек и препятствий, но вы его все-таки прошли. Поздравляю.

— Это еще не конец! И наступит он, только когда…

Линдл протестующе поднял руку:

— Знаю, знаю! Вы хотите сообщить мне все, что вы обо мне думаете. Но давайте на время оставим личности, а? У вас наверняка много вопросов, и сейчас настало время на них ответить. У нас больше нет причин скрывать от вас информацию, а наоборот, есть весомый довод в пользу того, чтобы все вам рассказать.

— Какой довод?

— Вы нормальный!

— Ха! — воскликнул Армстронг с иронией. — Неужели? Даже не верится!

Подавшись вперед, Линдл внимательно на него посмотрел.

— Послушайте, я хочу изложить вам кое-какие факты. Готов держать пари, что вы мне не поверите, хотя от этого они не перестанут быть фактами. Однако вы можете получить информацию только при определенных условиях.

— Валяйте, — равнодушно произнес Армстронг.

— Вы должны отбросить вполне естественную враждебность по отношению ко мне, ибо она есть порождение ваших эмоций, а не разума. Я понимаю, что насильно мил не будешь, и я не прошу ни любви, ни дружбы — пока! Но я настаиваю на том, чтобы вы выслушали меня спокойно и без предубеждения. Давайте на время забудем, что произошло, и поговорим серьезно.

Армстронг задумался. По сути дела, от него требовалось изменить самому себе, пусть и на время. Превратиться в рыбу. Заморозить эмоции. Предположим, он согласится. На время. Он выслушает этого лощеного аристократа с ястребиным профилем, но пусть он не требует от него дружбы. Сидеть и слушать, флегматично, как изваяние, — это пожалуйста. Но не больше. А уж забыть — черта с два!

— Ладно. Попробую, — произнес он наконец.

— Вот и хорошо! — одобрительно заметил Линдл. Скрестив руки на столе, он заговорил: — Как известно, и, возможно, время от времени вы об этом задумывались, людей этого мира можно разделить на группы несколькими способами. Однако критерии классификации неоднозначны и иногда противоречат один другому. Вы можете, например, разделить людей по цвету кожи. Или по фонетическому признаку, в соответствии с языками, на которых они говорят. Либо согласно их политическим, экономическим или религиозным пристрастиям. Людей можно также разделить на мужчин и женщин, на старых и молодых, на богатых и бедных, на невежественных и образованных. Критериев очень, очень много!

Он многозначительно понизил голос.

— Но есть один критерий, который применяется реже других, хотя именно он — самый важный.

— Продолжайте, — подбодрил Армстронг.

— Каждый землянин либо «гуман», либо «норман»! — Линдл оценивающе посмотрел на собеседника. — То есть, иначе говоря, либо он безумный, либо нет; либо неразумный, либо здравомыслящий!

Беспокойно заерзав в кресле, Армстронг заметил:

— Я ничего не говорю. Предоставляю это вам.

— Нормальных, в здравом уме людей — мало, — продолжил Линдл. Его голос приобрел особый тембр, мрачный и тяжеловесный, словно он пытался подражать ангелу, читающему Книгу Судеб. — Ненормальных, наоборот, много — фактически их подавляющее большинство в этом несчастном мире. Не следует питать иллюзий: если некто менее безумен, чем остальные, это не означает, что он нормален. Относительные категории — всего лишь относительные категории. Отсюда следует, что никто в этом мире не может считаться нормальным до тех пор, пока это не подтверждено объективными доказательствами.

— И конечно, вы их придумали, — саркастически заметил Армстронг. — Помешанные определяют, кто помешан!

— Минуточку! — укоризненно произнес Линдл. — Мы ведь договорились не проявлять враждебности, не так ли? — Он спокойно взглянул на Армстронга, помолчал, затем продолжил: — Методику эту придумал не я. Ее вообще разработали не здесь.

— Значит, ее придумали на Марсе? — весело предположил Армстронг.

— Именно.

Армстронг издал непроизвольное: «Что?» — затем прикусил губу и погрузился в молчание.

— Я вас предупреждал. Я сказал, что вы получите больше фактов, чем заслуживаете! — Тонкое лицо Линдла стало задумчивым. — Эти методы были придуманы на Марсе нашими предками сто двадцать тысяч лет назад. Они — единственное средство, при помощи которого нормальность человека можно определить достоверно.

— Наши предки… Вы хотите сказать, что люди прибыли сюда с Марса… в доисторические времена?

— Не все. Только те, у которых белая кожа. По прямой линии белые — марсиане, все до единого. И неважно — знают они это или нет, нравится им; это или нет. Желтокожие люди — единственные коренные земляне, — они жили здесь всегда. В некотором смысле мы у них в гостях. Как, скажем, американцы в гостях у индейцев. Но люди с красной кожей — венериане. Чернокожие — с Меркурия. Каждый негр — меркурианец по происхождению.

— Звучит как постулаты новой религии, — скептически заметил Армстронг. — Откуда вы все это взяли — увидели в магическом кристалле? Вам кто-то передал священные скрижали?

— Послушайте! Это же происходило сто с лишним тысяч лет назад! Здесь некому было вести записи! Да они бы и не сохранились. — Линдл говорил доверительно и уверенно. Он нисколько не напоминал фанатика или служителя культа, эдакого безумного проповедника безумного учения, верного только потому, что оно «единственно верно». Он говорил так, словно убеждал, что розы — красные, а фиалки — голубые. — Видите ли, все это — достояние внеземной истории, анналы которой намного древней и гораздо достоверней, чем легенды Земли. Эти факты имеют неоспоримые доказательства, и их можно проверить в любой момент.

— Да? — прервал его Армстронг. — Как?

— Как угодно. Например, я могу показать вам трехмерные записи происходивших событий, включая первые марсианские экспедиции на Землю и Луну. Я могу дать вам поиграть с психотроном, пока вы не убедитесь сами, что он не похож ни на один аппарат, существующий в этом мире. Однако самое эффектное и бесспорное доказательство будет обнаружено тогда, когда земляне достигнут Марса — если нам не удастся им помешать!

— А! — Армстронг положил свои мощные руки на подлокотники кресла и принял воинственный вид. — Стало быть, вы признаете, что диверсии с ракетами — ваших рук дело?