Земельный отвел от себя руку Пельцмана и, не отрывая от него взгляда, четко выговорил:

— Мы не за деньги вас спасали.

— Да, но… чем же я должен с вами расплатиться? — пролепетал Пельцман, совершенно растерявшись.

— Мы не из тех, кто греет руки возле чужого несчастья! — резко сказал Земельный, повернулся и пошел за Карповым.

Таранчик, заложив руки назад, встал на место Земельного перед Пельцманом и совершенно невинно спросил:

— А сколько стоит ваш живот и вместе с головой?

— Что, что он говорит?

— Он спрашивает, сколько стоит ваша жизнь, — перевел Митя Колесник.

— Моя жизнь? — засмеялся Пельцман. — Моя жизнь… Я не знаю, сколько стоит моя жизнь… потому что меня никогда не продавали, и я никого не покупал, — веселее заговорил Пельцман, догадываясь о шутке. — Возможно, нисколько не стоит, потому что на людей цены нет…

— Ну, а раз нисколько не стоит, — произнес Таранчик, выслушав перевод, — то нечего нам и торговаться. Зря хлопцы перли этот мешок.

Солдаты захохотали, а Таранчик, показав, что он и разговаривать не хочет, махнул рукой и пошел от Пельцмана. Пельцман, смущенно улыбаясь и разведя руки, обратился ко мне, как бы спрашивая: «Что же делать?».

— Поезжайте домой, — сказал я, — отдыхайте спокойно, поправляйтесь. Нам ничего не надо. Единственное, чего бы мы хотели, так это пожелать вам, чтобы и вы всегда помогали людям в беде.

Пельцман поклонился и, опираясь на палку, тяжело пошел к машине, оставленной за аркой.

Давно перевалило за полдень, но было по-прежнему жарко. Тень от дома закрывала собою большую половину двора. У калитки сада на старой лавочке сидели солдаты. Сегодня они мучились не только от жары. Ни у кого не было табаку. Как всегда, Журавлев оказался бережливее всех. Достаточно было ему тряхнуть кисетом, как с обеих сторон начали раздаваться торопливые заявки.

— А может, и мне какой-нибудь чинарик останется, — послышался откуда-то жалобно просящий голос Таранчика. Уж у него-то давно в карманах и духу табачного не было.

Карпов и Земельный подняли головы вверх, обернувшись туда, откуда слышался голос. Таранчик сидел на самом коньке крыши, копаясь у репродуктора, установленного там.

— Если успеешь слезть, то можно и оставить на затяжку, — ответил Журавлев, перетрясая в кисете табачную пыль.

— Нет, — возразил Таранчик, — такое мне не подойдет.

— Хватит тебе собирать труху, — пробасил Земельный. — Закручивай!

— Х-хе! — во всю ширь своих губ заулыбался Таранчик, быстро взглянув в сторону деревни и торопливо присоединяя провода к репродуктору. — Если я слезу, то вам целую горсть табаку дам! Не нужна мне ваша пыль!

Сидящие внизу думали, что он шутит, ибо хорошо знали, что не только горсти, но даже пылинки табачной у него не найдется. Получив табак, он в первые же дни раздавал его, угощал всех, в том числе и задержанных немцев. Когда же приходил уважаемый нами старик Карл Редер, Таранчик всегда помогал ему скрутить «козью ножку» и просил покурить вместе с ним. Несмотря на то, что Редер совсем не умел говорить по-русски, а Таранчик знал немногие немецкие слова, они хорошо понимали друг друга.

Из-за арки, снизу, показалась повозка, на которой старшина Чумаков возвращался с батальонного пункта снабжения.

— А-а, так вон ты откуда табачок-то учуял! — сказал Карпов.

Как только повозка въехала во двор, ее окружили со всех сторон. Солдаты снимали с нее груз и несли в кладовую. Таранчик, появившийся тут же, толкался возле повозки, но ничего не брал. Увидев угол ящика с махоркой, он выхватил его с самого дна повозки и понес к подъезду.

— Кто курить хочет — за мной!

Повозка опустела, и скоро задымили толстые солдатские самокрутки. Фролов вытащил из сумки у старшины пачку писем и, отыскав свое, хотел раздать остальные, но старшина приказал:

— Отдайте Таранчику, пусть он раздаст.

Тот, деланно вздохнув, покосился на старшину, нехотя принял письма в свои костлявые руки и поспешно начал раздавать их.

— Жизенскому!.. Его нет?

— Чьи письма останутся, положим их на стол в ленинской комнате, и чтобы никто не трогал! — нарочито сурово заявил Таранчик.

— Фролову… Фролов, вам еще одно письмо. Получите, пожалуйста.

— Так-так, Таранчик, — в тон ему заметил Журавлев. — Берись за ум. Видишь, как славно получается!

— Ну да, а то придумали какую-то игру с письмами. Разве это игрушка!.. Вот и вам, товарищ Журавлев, тоже письмецо. Получайте, пожалуйста! — лицо Таранчика расплылось в довольной улыбке. — Кхе-ге! Ефрейтору Таранчику!.. А за свое письмо можно сплясать, товарищ старшина?

— Нехай пляшет, — загудел Земельный.

— Пусть спляшет, — послышалось со всех сторон.

— Конечно, кому же запрещено плясать, если настроение есть, — согласился Чумаков, — но вначале прочитать бы надо.

— Да и так можно! — выкрикнул из-за спины Таранчика Митя Колесник. — Письмо-то от его Дуни!

Солдаты, получившие письма, разбрелись читать, кто куда. Таранчик, не сходя с места, читал свое письмо, и лицо его все больше и больше хмурилось. Журавлев, сидя с аккордеоном на крыльце, начал плясовую. Его толстые пальцы удивительно быстро прыгали по клавишам, а голова смешно покачивалась над мехами. Все громче и задорнее неслась над двором «барыня», а Таранчик стоял, опершись локтем о повозку, склонив голову.

— Таранчик, зря что ли музыка играет, — сказал Митя.

Таранчик зажал письмо в кулаке, потом сунул его в карман, и заплясал. Он выделывал такие «кренделя» в такт музыке, что зрители хватались за бока от смеха. Огромные ботинки поочередно мелькали в воздухе, а костлявые коленки касались подбородка. Пытаясь изобразить то, что на Руси называют «плясать вприсядку», он неуклюже приседал и хлопал ладонями по коленям, потом поднимал руки вверх и хлопал в ладоши, потом такой же хлопок слышался из-под коленей.

— Эх, пляши, Акиша: Дуня замуж вышла! — выкрикивал он время от времени.

— Неужели, и вправду, — вышла? — спросил Чумаков у стоявшего рядом Колесника.

— Да нет! Брешет он, товарищ старшина. Может, перед Карповым хочет загладить вину…

— Не умно же придумал, — сказал Чумаков и пошел в дом. Он скоро вернулся, неся в руках новые яловые сапоги.

— Перестань дурачиться, Таранчик. Примерь-ка вот лучше обновку.

Таранчик на полусогнутых ногах подкатился к Чумакову и, взяв у него сапоги, сокрушенно сказал:

— Эх, запоздали вы, товарищ старшина. Вот в этих я бы сплясал! — он отошел к повозке, сел на дышло и тут же начал переобуваться.

Во двор быстро въехала легковая машина и резко затормозила. Солдаты дружно приветствовали вышедшего из машины незнакомого майора. Таранчик тоже поднялся с дышла, держа в руке сапог и поджав разутую ногу. Майор опросил, где можно видеть начальника заставы. Я уже спускался по лестнице, чтобы встретить майора, но он, сопровождаемый Чумаковым, стремительно поднимался вверх, перешагивая через две ступеньки. На смуглом, загорелом лице его резко выделялись белки глаз.

В комнате майор предъявил документы и сказал, что является представителем командования группы советских оккупационных войск в Германии.

— Я очень спешу, — сказал он, усаживаясь за стол и развертывая планшет. — До наступления темноты мне необходимо побывать еще на трех заставах… Прошу запастись картой участка и карандашами.

Он развернул на столе большую склеенную карту с жирной красной полосой, обозначающей демаркационную линию. Пока я доставал карту и карандаши, майор начал объяснять:

— Дело в том, что демаркационная линия рассекла немецкую землю без учета интересов немцев. Вот, смотрите сюда… В частности, на вашем участке, — он обвел карандашом на моей карте участки по ту и по другую сторону линии. — Видите? Вот земля немцев, живущих в Блюменберге, оказалась в английской зоне. Наоборот, в нашей зоне лежит земля, принадлежавшая немцам из деревни Либедорф, которая находится в английской зоне. Понимаете, какая чехарда получается?