– Твое имя, лейтенант. И личный код.

– Личный код LAS634862-50, – привычно отбарабанил он. – Имя…

Больно. И не хватает воздуха. В груди пустота, наверное, так чувствуют себя механические часы, выпотрошенные руками мастера. Сквозь черный шум в ушах опять голоса:

– Остановка сердца. Полторы секунды.

– Ч-черт. – Сдавленное шипение. – Я же сказал, дай ему стабилизатор!

– Не хрен было так торопить. Четыре секунды. Ввожу напрямую адреналин.

Он не понимает ни слова. Новая, еще незнакомая боль длинной иглой проходит сквозь грудную кость и вонзается в неподвижное сердце. Она растекается по нему жидким огнем, просачивается в артерии и вены, но все бесполезно. Часы остановились. Время сворачивается в петлю. Никакая боль не может заставить его развернуться опять.

– Восемь секунд. Адреналин не дал эффекта. Включай дефибриллятор.

Возня, торопливые прикосновения к груди. Боль уходит, отделенная от сознания пыльным занавесом. И вместе с ней жизнь.

– Напряжение двести. Давай!

– Готов!

– Ток!

Командный пункт был надежно укрыт в небольшом овраге. Кольцо полевых терминалов, экранирующие генераторы, чашки параболических антенн, пара разлапистых пулеметных установок. Поверх натянута маскировочная пленка-хамелеон, дополнительно присыпанная снегом. Грамотно, даже расставленные пирамидки обогревателей не лучились теплом. Их держали отключенными, чтобы не выдать себя ярким пятном в инфракрасном диапазоне.

«Хорошая работа, – одобрительно подумал лейтенант. – Но от кого они так прячутся?»

– Аркадий! – откуда-то сбоку, из-за развернутого тактического пульта, шагнул худощавый мужчина в наброшенном на плечи пальто с генеральскими погонами, но без фуражки. Ветерок играл его растрепанными волосами, – Что еще за эскапады?

– Прошу прошения, Георгий Викторович, – так же, без соблюдения звания, отозвался полковник. – Но я побоялся отрывать кого-то из моих или ваших людей. Все на счету, сами знаете. А мне надоело слоняться без дела.

– Так уж без дела, – буркнул генерал. – Впредь попрошу вас без лишнего героизма. – Он неожиданно усмехнулся, подмигнул. – Ну как, навели страху на наших японских друзей? Полковник кашлянул.

– Георгий Викторович, – сказал он. – У нас посторонние. Брови генерала смешно взмыли вверх.

– Почему мне не доложили? – растерянно спросил он. – Я думал, это кто-то из ваших.

Он внимательно и даже строго посмотрел на лейтенанта, словно спрашивая: «А ты кто такой?»

– Нет, – покачал головой Аркадий. – Этот бойкий юноша из танкового спецподразделения Пограничного Контроля. В одиночку сбил десантный «утюг» и уложил половину его боевого расчета. Правда, машину свою угробил. Я оставил ее как приманку, а вокруг пустил пастись «Кербера».

– Однако, – покачал головой генерал. Шагнув вперед, он остановился перед лейтенантом. Наклонил голову вбок, разглядывая. – Не ваш, говорите? А вашим стоило бы у него поучиться. Что у тебя за танк, пограничник? – спросил он.

– «Четверка», – ответил лейтенант. – Пэ-тэ четыре.

– А, «лягушка», – Георгий Викторович кивнул. – Хорошая машина, надежная. Говорят так, сам не пробовал.

– Была хорошая, – криво усмехнулся бывший пилот надежного танка. – Дай, честно сказать, против «скорлуп», да еще и с джетами, не годится. Вообще. Левую опору пробило насквозь, с первого попадания. Борта тоже в решето – вольфрамовая шрапнель. Меня чудом не задело. А говорили, мягкая углеродная броня, черта на метле удержит!

– Наврали, значит, как всегда. – Генерал поежился от порыва ветра, плотнее запахнул пальто. – Ну а зовут тебя как, герой? Флэш Гордон[9]?

Лейтенант усмехнулся.

– Нет, – ответил он. – Я…

– Который там час?

–Десять минут седьмого. А что?

– Так, спросил. Дай-ка сигарету.

– Ты же бросал вроде.

– Бросал, да не бросил. Прикурить дашь?

– Не дам. Сдохла зажигалка. Попроси у этого, в коридоре.

– Попрошу.

Звук удаляющихся шагов. Оставшийся ходит где-то в стороне, тихо напевая себе поднос. Через двадцать минут кончается его смена, можно ехать домой, принимать душ, смывая вездесущий запах дезинфекции. И, откупорив бутылочку «Особого», без всякого электрошока забыть о том, что здесь происходило.

Он не знает двух важных вещей.

– Представляешь, не дал! Говорит, что в палатах запрещено курить.

– Вот мудак. Ладно, давай заканчивать побыстрей. Домой охота.

Он не знает, какое это счастье – помнить.

–Я готов. Все показатели в норме.

Итого, что он не вернется сегодня домой. Смерть настигнет его через двадцать четыре минуты, и она будет быстра, неотвратима и беззвучна. Как вспышка молнии.

– Ток!

Полковник напутствовал его угрожающе: «Постарайся не путаться под ногами» – и сгинул. Звучало глупо – никому до лейтенанта не было дела. В его сторону не повернулось ни одно усталое озабоченное лицо.

Что-то здесь происходило, требовавшее от всех полного внимания и сосредоточенности, И наверняка опасное. На спуске в овраг появилось еще звено тяжеловесов в «Витязях», и началась возня у расставленных вокруг пулеметов.

Он тихонько отошел в сторону и наткнулся на двоих людей, вроде бы не занятых делом. Такое впечатление, что они его поджидали. Невысокий сухощавый мужчина в пальто с высоким воротником и совсем молодая девушка в белой пушистой шубе. Они беседовали, но, когда лейтенант оказался рядом, мужчина громко сказал: «Почему бы тебе не предложить кофе нашему гостю?» И удалился.

А они остались вдвоем.

– Хочешь кофе? – спросила она.

Есть лица, подумал он, глядя на которые спотыкаешься внутри и падаешь. Бесконечно долго, как в шестиместном ховере, чью корму он полчаса назад превратил в раскрывшийся стальной цветок. А в конце тебя ждет твердый снег и смерзшаяся в камень земля под ним.

Но боли ты уже не почувствуешь. Тебя убило случайным осколком, румяными от холода щеками, утонувшими в распушенной белизне воротника, Крохотной серьезной морщинкой между бровей и упрямым подбородком. И еще двумя черными «запятыми» – прядями на висках, которые нестерпимо хотелось поправить кончиками пальцев.

А может, и не было ничего этого в первые секунды? Может, он все домыслил много позже, когда уже не мог думать ни о чем другом? Кроме их первого взгляда, первых слов, первых толчков узнавания. Они как тихий оклик:» Эй, я здесь! А где же ты пропадал все это время?»

А было – вежливая улыбка, мимолетный интерес, дымящаяся чашка, зажатая в тонких ладонях.

– Кофе? Если горячий, то с удовольствием, – сказал лейтенант.

Она молча протянула ему свою чашку, предлагая попробовать. Их пальцы коснулись друг друга, но не ощутили ничего, кроме холода. Что-то должно было еще произойти, вспыхнуть, заискрить. А пока он так же молча пригубил обжигающую и горькую жидкость с отчетливым привкусом алкоголя. Закашлялся.

– Коньяк, – сказала она, демонстрируя блестящую металлическую фляжку. – Так быстрее согреваешься.

– Шикарно. – Он сделал еще один осторожный глоток. – Воевать, попивая коньяк, – в этом что-то есть.

– Мы не воюем.

– Я воюю, – он вернул ей чашку. В этом обмене словами было начало какой-то игры, они оба это почувствовали. – И сегодня понял, что по-настоящему.

– Ты не воюешь, – сказала она. – Ты пьешь со мной кофе. Хочешь, долью еще коньяка?

Они впервые посмотрели друг другу в глаза. Совсем недолго. Она знала цену себе и своим словам, он пока взвешивал.

– Не очень много, – сказал он, протягивая чашку, она перестала улыбаться. Спросила серьезно:

– Что значит «по-настоящему»? Убивать?

Он подумал: а вот это в ней есть– Умение прислушиваться к словам. И к тому, что за ними.

– Убивать, да. – Он с силой потер замерзшую мочку уха. – И еще не задумываясь выполнять приказы, которых ты не понимаешь. Да и от твоего понимания ничего не зависит. Я даже не знаю, кто были эти люди. Я просто вышел в заданный сектор и расстрелял все, что не могло дать опознавательный сигнал. А в ответ стреляли по мне. Это война.